Хуан Дьявол
Шрифт:
– Ты знаешь, где мы, Хуан? – спросила Моника.
– Очень близко к дельте реки Карбе, на юге рейда Сен-Пьеру. Видишь огоньки, булавочные головки, которые блестят в темноте?
– Да. Видела на секунду, когда волны стихли.
– Туда мы и направим курс, – объяснил Хуан. И крикнув, приказал: – Зажги фонарь, Колибри. Опасности нет. Зажги и подними со стороны зеленого стекла. Это условный знак, по которому будут грести за нами.
Какая темная ночь и какие далекие точки света! Внезапно погасло красноватое пламя, освещавшее небосвод. Следы огня, постепенно бледнея, исчезали, будто ужасный и старый
Он протянул руку и дотронулся до ее руки, влажной и холодной, и не смог отпустить. Он держал ее с беспокойной нежностью, которая медленно разжигала страсть, и мягко спросил:
– Моника, ты боишься?
– Почему я должна бояться?
– Ты волнуешься, и можешь бояться. Возможно, я не должен был говорить тебе, что мы в опасности.
– Я знаю, даже если ты и не скажешь, Хуан. Но я не волнуюсь. Я вздрогнула от холодного воздуха, но это скоро пройдет.
– Да. Ушло черное облако. Оно почти окутало нас, и возможно это было бы концом.
– Да… конечно… Что-то случилось в Сен-Пьере, не так ли?
– Уверен, что случилось. Все еще сверкают эти огни города, которые видно со всех сторон горы. Тем не менее, что-то, должно быть, случилось с рекой Бланко. Возможно, туда влилась лава и дошла до моря. Поэтому город спасся, мы почти погибли. Чудо, что большая волна унесла нас, убрала с дороги. Возможно, это та самая лава, спускавшаяся с горы. Может, это похоже на то, что вы зовете чудом, Моника?
– Да, Хуан, это чудо. Этой ночью все чудо.
Тень смерти, казалось, исчезла. Разве она не чувствовала в больших и горячих руках Хуана поток жизни, мощную опору, залог надежды? Разве она не рядом с тем, кого так отчаянно любит, не находя слов это выразить? Разве ей не показалось, что он замолчал, потому что узел эмоций сжался в его груди? Разве не блестели в темноте его блестящие большие глаза, как два раскаленных от страсти угля, которые не признавались в этом? Разве она не чувствовала, как подрагивает мужская рука, соединяясь с биением ее сердца?
– Теперь ты дрожишь, Хуан.
– Возможно… но не от холода. Ты заставляешь меня дрожать, Моника. Твое присутствие в эту ночь, которая может быть последней в нашей жизни.
– Не говори так, Хуан… Я… я… – бормотала взволнованная Моника. И вдруг изменившись, воскликнула: – Что это? Твоя рубашка пропитана кровью! Твоя рана опять открылась. Это нелепо. Ты не можешь грести этой рукой.
– Эта рука, хотя и в крови, сможет защитить и помочь тебе.
– Дай мне минуту, чтобы сменить повязку…
– Когда мы будем на Люцифере, ты сделаешь это. Опасно останавливаться. Может прийти другая волна. И не беспокойся. Крови, которую я проливаю, мне хватит.
Не заметив, она уже села рядом с ним, и две белые руки поддерживали весло.
– Хуан… Хуан…! Я помогу тебе…
– Колибри может, если потребуется; но нет нужды. Мы идем очень медленно. Это более, чем благоразумно. Но не уходи.
– Да… так хорошо… Жизнь такая странная…
Она была готова повторить фразу, которую он никогда не забывал, но сильное смущение заставило ее смолчать. Да, жизнь очень странная, такая странная, что она чувствовала себя безумно счастливой, глубоко и обжигающе счастливой, как будто ее сердце переливалось через край, как реки лавы, словно эта минута стоила всей жизни, словно этот темный час, маятником раскачивавшийся от жизни к смерти, имел силу вечности.
– Хуан, твоя рана не болит? – спросила Моника, чувствуя волнение. – О чем ты думаешь?
– О людях, оставшихся там.
– Невероятно, что Сегундо сделал подобное. Но не переживай из-за этого… они были предателями.
– Они страдают, Моника, а иногда, страдая много, они грешат тупостью и неверностью. Посмотри, огни виднеются уже ярче, но мы еще далеко. Пройдет около получаса, прежде чем мы пройдем около твоего дома.
Как сильное морское волнение, поднялись воспоминания к горлу Моники; как морской вал, резко и горестно она внезапно отстранилась от Хуана, который удивленно спросил:
– Что с тобой? О чем ты подумала? Скажи, о чем думаешь.
– О Ренато.
– Я должен был предположить. Тебя беспокоит, что он может сказать и подумать. Неужели ты должна…
– Замолчи! Не разрушай очарование.
– Что? Что ты говоришь?
– Ничего. Хотелось бы как можно раньше подъехать к Люциферу… с любой стороны…
Хуан не ответил. Лишь с силой погрузил весла в воду; маленькая лодка, казалось, парила по мрачным волнам, пока кровь капала из плохо закрытой раны.
– Что происходит? Почему не едем?
– Думаю, не сможем, крестная. Путь перекрыт. Много людей. Им не дают пройти. – ответила Янина. И повысив голос, спросила в свою очередь: – Эстебан… Эстебан… Что произошло?
Не ожидая ответа Эстебана, Янина выскочила из экипажа, закрытого стеклянными окнами, на которой с многочисленными трудностями София Д`Отремон дошла до перекрестка на Карбе. Солдаты в униформе остановили ее, сдерживая лавину любопытных, пытавшихся подойти к месту катастрофы. Издали едва различались дымящиеся руины завода; пепел, еще горячий, стер пути и придавил деревья, но по всем тропинкам, идущим в Сен-Пьер, катились к городу повозки и кареты, люди шли пешком и верхом на коне, сбегая внезапно и неожиданно. Нетерпеливо София Д`Отремон тоже открыла дверцу повозки и спросила:
– Что же в конце концов произошло? Что случилось? Эстебан… Янина…!
– Мы не можем ехать, крестная. Здесь никому не разрешают идти. – объяснила Янина.
– Но мой сын…
– Возможно, он прошел раньше. Возможно, вернулся. Это вероятнее всего, крестная. Он не мог ехать, пока… Не мог проехать до этого…
– А если он ехал в момент катастрофы? – беспокоилась София.
– О, нет… нет, крестная! Эти люди говорят, что только работники завода, администратор и его родственники стали жертвами. Подсчеты расходились, но здесь все сошлись. Говорят, раскаленная лава падала, как водопад, и унесла завод и дома. Затем упала в реку и поэтому больше никого не сожгла. Говорят, курс сменился здесь, и поэтому на дороге никто не обжегся. Сеньор Ренато должен был немедленно ехать. Он был в таком отчаянии.