Хуан Дьявол
Шрифт:
Моника беспокойно посмотрела на него, и суровый, глубокий, полный грусти взгляд Хуана был ответом…
– Думаю, я приму твой план, Моника. Я не должен соглашаться, потому что слишком рискованно для тебя; но в конце концов, все равно, потому что из большей опасности я не могу тебя освободить, потому что сам не смог бы передать весла другому, когда повезу тебя. Я поговорю с остальными, дам им последний луч надежды. Это будет ради тебя, как тот хлеб, что ты разделила за моей спиной. Идем. Я повезу тебя, как подарок.
–
– Сеньоре немного лучше. У нее был сильный нервный припадок, а потом удар. Пришел доктор и почти силой влил в нее успокоительное. Но она уже спит, и рядом с ней Хосефа и Хуана.
Ренато выпил еще рюмку, затем отодвинул поднос с выражением недовольства и досады. Он был в глубине библиотеки, чья пещера снова служила ему убежищем, пока он безуспешно искал в алкоголе спокойствие и безмятежность. Он провел там несколько часов, борясь с самим собой, жадно ожидая. Это был день, когда, по его подсчетам, должны прислать бумаги. Это были бесконечно долгие часы, каждая минута которых превращалась в вечность.
– Моя мать не говорила больше о возвращении в Кампо Реаль?
– Нет, сеньор. Сеньора только плакала. Не хотела слушать отца Вивье. Да… я слышала все, что рассказали девушки на кухне. Как ужасно, сеньор, как все это ужасно!
– Могу себе представить, как тебя тронуло произошедшее с Баутистой.
– Он должен был так закончить. Ужасно, но это правда. Все его так ненавидели. Так сильно. И он поджег Куму.
– Поджег ее? – Ренато был ошеломлен.
– Сеньор не знает, как все началось? Нет, конечно же. Все случилось потом. Баутиста поджег хижину Кумы, не дав ей выйти. Говорят, он смеялся, когда охранники бросали камни, когда та высовывалась.
– Это неслыханно! О чем ты говоришь?
– Когда наконец ей дали выйти, ужасно обгоревшей и полу задохнувшейся от дыма, ее поволокли к большой стене, и кинули в пропасть. Там ее оставили, как животное, и пригрозили ружьем, если попытается снова прийти. Там ее нашли мертвой, кто вышел на повозке в то утро. Поэтому все восстали против Баутисты, сожгли дом.
– Об этом знает моя мать? – спросил Ренато, вскочив на ноги, совершенно бледный.
– Да, сеньор, знает. Сам Баутиста мне сказал, только не так ясно. Сказал, что по вашему приказу.
– Моему приказу? Как я мог приказать подобную вещь?
– Это я и осмелилась сказать. Что вы не могли приказать. Но сеньора и он не позволили мне говорить. Теперь он заплатил свой долг.
– А ты кажешься довольной, что он поплатился, – упрекнул Ренато неторопливым и спокойным тоном. – Тем не менее, Баутиста был твоим родственником, близким…
– Он не был родней. А Кума была моей подругой…
– Кума… Это правда…
Ренато поджал губы, вспоминая, глядя сверху вниз на странную девушку, которая преобразилась под его взглядом. Ее глаза горели, подрагивала смуглая плоть.
–
– Кума имела силу, сеньор, и хорошо ее показывала: три человека, которые плохо с ней обошлись, уже умерли.
– Но не из-за силы этой несчастной, Янина.
– А почему нет, сеньор? Кума никогда не проклинает без причины и просто так. Сила любви и сила смерти имеют…
– Сила любви… – повторил Ренато шепотом. Мысль пронеслась в его разуме, как вспышка, но он сразу же отверг ее: – Хватит глупостей. Принеси мне бутылку коньяка и проследи, чтобы мне никто не мешал. Только...
– Да, сеньор. Я помню указание. Только тот, кто принесет бумаги из Епархии, которые вы ждете…
Ренато опрокинул еще рюмку и замер, опустив голову и прикрыв глаза. Он пил, чтобы забыться, но не мог потушить горящую искру в сознании, ослабить жадность напряженного, бесконечного ожидания. Он допил то немногое, что оставалось в бутылке, и отбросив ее в сторону, пошатываясь, встал, услышав глухие взрывы, как гром.
– О…! Что это? – и крикнув, позвал: – Янина! Янина!
– Вот коньяк, сеньор. – указала Янина, зайдя быстрым шагом.
– Что это за шум? Эти взрывы?
– Это длится уже несколько дней, сеньор. Не помните? Говорят, это вулкан. Небо стало красным и опять сыпется пепел, как прошлым вечером. Крыши и деревья стали уже белыми. Говорят, похоже на снег.
Ренато провел пальцами по подоконнику распахнутого окна, собирая тончайший густой и горячий пепел, который падал, и проговорил пренебрежительно:
– Снег? Ба! Горячий снег. Он почти горит, и трудно дышать. Поставь сюда бутылку и не возвращайся, пока не передашь бумаги, которые я жду. Ух…! Какая же сделалась проклятая адская жара!
Он сделал глоток, еще и еще. Действительно, было трудно дышать. Огненные испарения проникали в открытое окно. Очень медленно уходя, Янина повернулась и с болью посмотрела на него. Ренато снова упал в кресло. В сознании смешались образы. Библиотека заселилась несуществующими тенями. Одна из них отделилась от остальных: у нее были черные глаза и страстные губы. Она улыбалась, предлагая ему бокал шампанского, и он услышал, словно внутри него звучат пророческие слова, сказанные однажды Айме:
«Ты будешь плакать. Плакать по ней, а я буду смеяться над твоими слезами. Я буду смеяться, видя тебя все более униженным, сильнее и сильнее, пока не опустишься до самого ада, где я буду тебя ждать…»
– Это неправда… Неправда! – кричал Ренато, словно очнувшись. – Тебя нет здесь…! Не существуешь! Ты призрак, не более, чем призрак…!
– Сеньор Ренато… Сеньор…! – испуганно ворвалась Янина в библиотеку.
Ренато вздрогнул, возвращаясь в реальность. Перед ним Янина держала лампу, которая рассеяла тьму и призраков. За ней, одетый в белое платье слуга держал в руках широкий запечатанный конверт.