Хуан Дьявол
Шрифт:
– Я не могу думать и отдыхать. Не могу сидеть сложа руки…
– А вы не понимаете, что это публичная демонстрация интереса к свояченице…?
– Моника – женщина, которую я люблю! Я не оставлю ее в объятиях другого! Кровью и огнем, если нужно, я вытащу ее! Ваши советы бесполезны, сеньор губернатор…
– Уже вижу. Прекрасно понимаю волнение вашей матери. Я не отрицаю вашей породы, Ренато…
– Что вы хотите сказать?
– Однажды я видел вашего отца, восторженного одной женщиной, почти как вы сейчас, такой же восхитительной, как эта Моника де Мольнар, с которой не
– Я не забыл печальную главу жизни моего отца, – констатировал Ренато с гневом и презрением. – Но меня не волнует, как и его тогда не волновало…
– Это не тоже самое, Ренато, – возразил губернатор с сурово. – Человек, которого ваш отец опозорил, был не вашей крови.
– Я никого не позорил. Моника никогда не была настоящей женой Хуана. Так называемый брак был фарсом и очень скоро аннулирование брака будет в моих руках. Я лишь жду этого срока, чтобы жениться на ней. Поэтому я прошу, требую вашей поддержки. Не поддержки: справедливости… строгой и простой справедливости. Пусть возьмут этого мятежника, арестуют его, пусть заставят дать свободу женщине, которую он бесправно держит похищенной, по меньшей мере.
– Я так понимаю, сеньора Мольнар несколько раз заявляла публично в пользу Хуана Дьявола.
– Вы издеваетесь надо мной?
– Нет, Ренато, я не способен. Лишь пытаюсь призвать вас к разуму.
– Моим единственным разумом зовется Моника де Мольнар, и когда я так говорю, значит, у меня есть на это моральные права!
– При наличии, к тому же, законных прав; когда по крайней мере у вас будет аннулирование брака, которое вы так ждете, тогда сможете просить моей поддержки и солдат.
– Я не буду столько ждать! Я начну действовать своими средствами!
Вскоре послышались несколько отдаленных взрывов, как из пушки большого размера, и оба подбежали к балкону, распахивая настежь окна. Они нетерпеливо посмотрели повсюду. Все было спокойно на Мысе Дьявола. К северо-западу красноватый туман покрыл небо и клуб удушливого жара прошелся по лицам, и губернатор проговорил:
– Ничего. Ничего не случилось. Простые выбросы Мон Пеле, как я сказал, не имеют ни малейшей важности. Возможно попортятся ближайшие засеянные поля рядом с вулканом, а пока не пойдет пепельный дождь, ничего не случится…
– Вы так уверены…
– Я придерживаюсь мнения доктора Ландес, человека с мировым именем, который совершенно успокоил меня по этому поводу. Впрочем, признаюсь, на некоторое время мне стало страшно. Я решил, что эти нахалы дадут вам пищу для размышлений, сваляв дурака с захваченной бочкой пороха…
– И тем не менее, вы будете ждать?
– Конечно. И вам советую. Я думаю поехать в Фор-де-Франс на пару недель. Там у меня хороший дом для отдыха, где все дела покажутся незначительными и далекими. Вы бы хотели поехать со мной?
– Премного благодарен, но с вашей помощью или без, я сделаю то, что должен.
– Вы поступите очень плохо. Нет на земле женщины, которая бы стоила этого.
– За исключением
Губернатор снова взглянул с балкона на черную и далекую точку Мыса Дьявола. Господским жестом он зажег сигарету, глядя туда. Внезапно он снова услышал глухой, долгий и отдаленный взрыв. Пугающий шум, казалось, шел теперь из-под земли, содрогая город. Другой клуб сажи разорвался в воздухе. Испуганная стая птиц летела через море, а мелкий дождь мягко падал, как снежинки, на крыши и улицы. Губернатор Мартиники протянул ладонь, ощутив некий странный дождь, сухой и нежный, который осыпался на пальцах, и пренебрежительно проговорил:
– Пепел… Испортит сады… Настоящее несчастье… В конце концов, пройдут майские дожди…
Он остановился на мгновение, посмотрел на город, такой же, как он, счастливый и доверчивый.
– Хуан, ты поднялся?
– Только на время, думаю, пора. Ты прекрасно позаботилась о моем ранении, Моника…
Медленно, со скоростью, с которой он мог идти, шла рядом Моника, удивленно подошедшая к нему, увидев, как тот пытается пройти по дорогам, а рука протянулась на мгновение, словно ища опору в скалах. Лицо, менее загорелое, побледневшее, имело печать сурового благородства. Левая рука еще покоилась на шелковой повязке, и из-под белой рубашки выглядывали повязки.
– Какое безрассудство! Я думала, ты побудешь немного на солнце, а потом…
– Мое присутствие нужно там внизу, Моника. Бедные люди страдают. Мне сказали о твоем визите, продуктах…
– Мне казалось несправедливым придерживать продукты, у меня печение и хлеб, когда у нас раненые…
– В один день они съедают столько, сколько тебе бы хватило на неделю…
– И что это дает? Я могу есть рыбу, как другие…
– Знаю, твоя щедрость безрассудна. Еще знаю, что ты лечила раненых. Брат Мартина, почти умерший, теперь без лихорадки.
– У него только заражение раны. Его завязали в грязные тряпки. Я думала, не будет лишним научить женщин деревни полезности горячей воды, относительно стерилизованных бинтов.
– Ты много сделала для всех. Твое имя благословляют все уста…
– Я должна им, Хуан. Ты думаешь, я не знаю, что мое присутствие вызвало эту ситуацию среди вас? Этот несчастный случай, когда Ренато пришел за мной, спровоцировав раны этих людей. Хотя и косвенно, но я считаю ответственной себя…
– Ладно. А ответственен в главной форме…?
– Ты, Хуан, ты… но и по моей вине…
– Почему не скажешь, что по вине твоего кабальеро Ренато? – гневно оспорил Хуан.
– И он тоже, хотя его намерение не было плохим. Если бы не твое плохое настроение. Что могло так разозлить тебя, что ты забыл, где находишься? Самолюбие? Нет, плохое настроение…
– Я знаю, ты поучала стадо рыбаков кротости и любви к ближних. Но к каким ближним? Презренным солдатам, которые превратились в палачей, чтобы защитить свои полные ростовщичьи сундуки? Они заслужили, чтобы их разорвали на куски!