Хуан Дьявол
Шрифт:
– Уже прошло, не беспокойся. На самом деле, я хочу, чтобы ты осталась. Ты не ответила, о чем я спросил тебя…
– Не говори пока ничего. Думаю, ты на самом деле ослаб… – и отойдя немного, она открыла дверь и позвала: – Колибри… Колибри…! Поищи Сегундо. Скажи, чтобы принес горячей воды и повязки, которые я дала ему раньше, которые уже просохли. Иди. Беги… – она закрыла дверь и подойдя к кровати, предложила: – Вот немного вина. Выпей глоток… единственное, чем мы располагаем…
Она поддержала темную голову на коленях, заставляя выпить немного вина из стакана, которое вновь
– Моника, я должен сказать тебе кое-что, и не прошу твоего ответа. Мне нужно сказать… О, Моника! Ты плачешь?
– Плачу я? – пыталась отрицать Моника, скрывая нежность. – Какая глупость! Почему я должна плакать…?
– Не знаю. Иногда я ничего не знаю. Я грешу невежественностью или перехитрил себя…
– Будет лучше, если ты закроешь глаза и попытаешься поправиться. Если то, что ты должен сказать – условные знаки скрытого сокровища на каком-то острове, подожди, когда старший помощник твоего корабля привезет их. Классика, не так ли? Наследство пирата Хуана. Тебе так нравится больше? Ни Бога и ни Дьявола…
– Моника, я не отвечал тебе, как должен был. Иногда у меня ощущение, что я веду себя с тобой как дикарь. Я попросил тебя ничего не отвечать мне. Слушай только меня, слушай, и если тебе не понравится слушать, то забудь. Я буду бесконечно благодарен тебе в любом случае, лишь не уходила. Не говори ничего… Я хочу представлять, что сам отвечу на то, что хотел бы от тебя услышать…
– Могу я узнать, что ты хочешь, чтобы я ответила? – спросила Моника, не в силах сдерживать напряженное волнение.
– Вот бинты и горячая вода. Капитану хуже?
Сегундо посмотрел в глаза Моники, влажные от слез; затем посмотрел в землистое, бледное лицо Хуана, на кровь, пропитавшую белую рубашку и, встревожившись, посоветовал:
– Нужно сменить бинты, хозяйка, рана снова открылась…!
И с мастерством солдата Сегундо принялся менять повязки, в то время как Моника приблизилась к распахнутому над морем окну и вдохнула свежий воздух, который, казалось вернул ее к жизни…
– Сегундо, где Моника? – спросил Хуан слабым и тихим голосом.
– Вон там, у окна, смотрит на море, капитан. Вы хотите что-то сказать ей…?
– Нет. Не мешай ей. Послушай, Сегундо, если ты любишь женщину больше жизни и думаешь, что она любит другого и рядом с ним может быть счастлива, ты будешь удерживать ее? Ты бы последовал печальной судьбе, только бы видеть ее рядом, слушать, чувствовать, мечтать иногда, что она полюбит тебя? Ты бы это сделал, Сегундо?
– Не знаю, как правильно ответить вам, капитан. Но я… Какое значение может иметь женщина, которая не любит? Не знаю, ответ ли это, но…
– Это ответ, Сегундо. Ты ответил…
Упавший духом Хуан закрыл измученные веки, будто отягощенный внезапной усталостью. Сегундо закончил работу и сделал несколько нерешительных шагов, а Моника с вопросительным выражением приблизилась, ничего не подозревающая.
– Вот… Думаю, капитану нужно поспать. У него сильная лихорадка, и мне кажется, он бредит. Он должен
– Я останусь, Сегундо. Иди. Я буду с ним…
Долгое время Моника ждала, а затем приблизилась к кровати. Издали она смотрела на него до тех пор, пока ритм дыхания не стал размеренным, пока тот не стал казаться спящим. Тогда она приблизилась шаг за шагом, сердечно глядя на него. Теперь она могла окружить его огромной волной нежности и невольно подумала, что под этим низким, жалким и треснувшим потолком, протекали очень горькие дни жизни этого человека, который не знал в детстве улыбок и ласк. Возможно, он был много раз болен в этих суровых стенах, и лишь Провидение хранило его жизнь. Как же она хотела опуститься над темной головой, покрыть поцелуями лоб, щеки, теперь бледные губы, убаюкать на руках, словно он снова стал ребенком. Она хотела быть рядом, дышать тем же воздухом, каким дышал он. Ее колени подогнулись, и она съежилась рядом с ним, у его обнаженной шеи, и прошептала:
– Хуан… Если бы ты любил меня…
Моника поднялась с жесткого пола, рядом с ложем Хуана, мгновенно провалившись в сон, уставшая и измученная. Дрожащая, она подошла к окну, открытому настежь. Маленькая смуглая тень шевелилась около камней, и Моника упрекнула:
– Что ты делаешь там, Колибри? Почему не спишь? Что с тобой?
– Со мной ничего. Я здесь на случай, если вы позовете. Я не могу уснуть, потому что очень жарко. Нужно видеть эту жару. И небо опять стало другим, хозяйка. Заметили?
Колибри приблизился к окну с другой стороны, оперся о дверной оклад, в который вцепились руки Моники. Наивным взглядом огромных глаз он рассматривал небо, переполненное красноватыми облаками, густыми и пузатыми; небо висело так низко, что казалось огромной парусиной, протянутой над суровым пейзажем; таким туманным, что не видно было даже вершин гор. Моника не подняла головы. Ее глаза смотрели вдоль дорог, жадно искали по рядам солдат, и сердце замерло, не увидев экипажа Ренато. И с беспокойством она спросила у Колибри:
– Сеньор Ренато уже уехал, да?
– Да, хозяйка. Уехал, а охрана уже дважды сменилась. Там внизу рыбаки чинят большую лодку… – и понизив голос, начал объяснять таинственным голосом: – Они никому не хотят говорить. Они хотят выйти оттуда в море, а когда будут на другой стороне, то подложат бочку пороха между рифов, под лагерь, где находятся солдаты, и зажгут фитиль с длинным шнурком, чтобы все умерли.
– Но это преступление, настоящее убийство, которое Хуан никогда бы не разрешил!
– Они не хотят, чтобы хозяин узнал. Они вне себя, так как ранены, и один из четырех раненых вчера, брат Мартина, уже умирает…
– Они добьются, что нас всех убьют! Только этого они добьются!
– Это же Сегундо сказал Мартину, а тот ответил, что ничего не имеет значения, если он отомстит за брата, потому что кровь – самое важное на свете. А Сегундо ответил, что ему более всего важен капитан, чем вся его семья вместе взятые… что капитан больше, чем брат, больше, чем отец. И я сказал, что это правда, потому что капитан спас жизнь Сегундо, и еще мне, хозяйка. Вы плачете?