Художественная культура русского зарубежья. 1917-1939. Сборник статей
Шрифт:
Наконец, нельзя обойти вниманием еще одну тему, возникшую в статьях и книгах Анненкова в связи с его работой в театре и кино. По просьбе П. Е. Ковалевского, председателя Общества охраны русских культурных ценностей, Анненков подготовил обширный материал о вкладе мастеров русского зарубежья в мировое киноискусство, который публиковался по частям в журнале «Возрождение» в 1968 году. Он назвал здесь имена и основные работы русских режиссеров, актеров, сценаристов, продюсеров, операторов, гримеров, мультипликаторов, постановщиков хореографии и, конечно, декораторов и художников по костюмам. Именно этот раздел содержит список фильмов, в создании которых Анненков сам принимал участие [342] . Примечательно, что материал, подготовленный им около сорока лет назад в основном по памяти без привлечения большого количества документов, остается актуальным источником сведений о «русском следе» в мировой кинематографии.
342
Анненков
Своей работе в кино художник посвятил также две написанные по-французски книги: «Одевая кинозвезд» (издана в 1951 году) и «Макс Офюльс» (вышла в 1962 году). В живой остроумной форме он рассказывает здесь о людях из мира кино, с которыми ему довелось общаться и работать. Среди них и звезды первой величины, мировые знаменитости, и безвестные статисты. Занимательные эпизоды из жизни (часто анекдотического характера) соседствуют здесь с размышлениями о природе и сущности киноискусства, его месте в современном обществе, а также роли и специфике работы художника в кино. Порой воспоминания уводят Анненкова к годам его молодости, бурному революционному времени. И не случайно отдельные фрагменты книги перекликаются, а порой и буквально повторяют эпизоды других сочинений мастера: романа «Повесть о пустяках» и двухтомника мемуаров «Дневник моих встреч».
В отличие от воспоминаний художника, написанных на русском языке, его французские книги долгое время оставались неизвестными на родине. Первая книга, «Одевая кинозвезд», вскоре после выхода в Париже была переведена на итальянский и выпущена в Риме в 1955 году. Кроме того, она была переиздана во Франции в 1994 году. И лишь спустя 30 лет после смерти автора его сочинения были переведены, благодаря инициативе И. В. Обуховой-Зелиньской, на русский язык: в 2004 году вышла книга «Одевая кинозвезд», в 2008 – «Макс Офюльс». Знакомство с ними, несомненно, расширяет сложившееся представление не только о творческой биографии мастера, но и о целой эпохе в истории кино.
Выделив главное из широкого спектра тем, привлекших внимание Анненкова-критика, нельзя не отметить яркий стиль и свободу изложения, свойственные его сочинениям. В своих книгах и статьях автор ведет живой, непринужденный рассказ. Порой он вынужден обрывать себя на полуслове, когда воспоминания невольно уводят его в сторону от основной темы. Но именно эти отступления, а вовсе не размышления теоретического характера, придают его сочинениям особую привлекательность. Так, в одной из статей, посвященных природе абстрактного искусства, он вспоминает о проходившем в его квартире заседании под председательством Луначарского. И добавляет: «По случайному совпадению, в это время в соседней комнате, которую я предусмотрительно запер на ключ, скрывался у меня в течение трех недель Борис Викторович Савинков, портреты которого были расклеены по городу и на вокзалах, с обещанием хорошей уплаты тому, кто отыщет Савинкова и поможет передать его в руки советских властей. Но это воспоминание не имеет отношения к данной моей статье», – тут же прерывает свой рассказ автор.
Подводя итоги, еще раз отметим, что изучение критического наследия Анненкова позволяет ввести в научный оборот новые, остававшиеся почти не известными до недавнего времени аспекты его собственной творческой биографии. («Абстрактные художники» (и в их числе я)» [343] , – пишет он в одной из статей.) И, кроме того, добавляет немало нового к характеристике культуры русского зарубежья, общая картина которого еще нуждается в реконструкции.
343
Анненков Ю. Реальность абстрактности // Возрождение. Paris. 1963. № 136. С. 117
И. В. Обухова-Зелиньская
Художники русско– и польско-еврейского происхождения в Париже. Взгляд сквозь биографию
Существенной частью парижской русской эмиграции в интервале между двумя мировыми войнами были художники русско– и польско-еврейского происхождения, многие из которых приехали в Париж или побывали в нем еще до Первой мировой войны. Изучая жизнь русского зарубежья, мы должны учесть тех, кто так или иначе был включен в этот социум – творчески или биографически. Важны также и внешние его контакты. Как бы мы ни рассматривали польских евреев – как часть русского зарубежья или как один из элементов его окружения, эта группа неизбежно должна привлечь внимание исследователей. Кроме того, как это будет показано ниже на конкретных примерах, многие польские евреи могут с не меньшим на то основанием рассматриваться как русские евреи или люди двойной и тройной национальной самоидентификации.
Вопрос национальной идентификации – в данном случае отнюдь не праздный, поскольку в случае отдельных художников и близких к их кругу людей (меценатов, журналистов, историков искусства) его необходимо учитывать для правильного и полного понимания их культурного багажа, мировоззрения и формирования личного и профессионального круга общения.
В чем заключается трудность однозначной национальной (культурной) идентификации этой группы художников? Однозначность в этом вопросе часто невозможна и во многих других случаях, но в отношении людей, чья культура и жизненный опыт нередко естественным образом включали несколько национальных составляющих, особенно затруднительна. Формальные критерии, обычно позволяющие определить хотя бы объект изучения как определенную виртуальную группу, в данном случае чаще всего оказываются мало применимы.
Достаточно учесть тот факт, что евреи, родившиеся на территории Царства Польского, входившего, как известно, в состав Российской империи до 1917 года, также были гражданами России и в случае выезда за границу, легального или нет, сохраняли российское гражданство. Эта «российскость» не была абстрактной. Место рождения как критерий культурной принадлежности не всегда имеет доминирующее значение. Родившись, скажем, в Лодзи или в Варшаве, будущий художник мог еще в детстве переехать в какой-то город центральной части России – ведь это была одна страна – и адаптироваться уже в русском окружении. Кроме того, даже в случае проживания на территории Царства Польского (с 1905 года эта территория называлась Привислянским краем) знание русского языка было почти неизбежно для любого минимально образованного человека, так как преподавание в большинстве польских учебных заведений велось на русском языке [344] . Правда, евреи не обязательно посещали польскую школу, в начальных классах они могли учиться в хедере, а далее получить зачатки художественного образования в частной школе или мастерской – в этом случае они могли и не знать русского языка. Но в порубежных областях Российской империи евреи, кроме идиш, нередко говорили на нескольких славянских языках (русский, украинский, белорусский) или на их смеси [345] . В Париже евреи могли общаться между собой и на идиш (что, несомненно, укрепляло внутренние связи этой группы), и на французском языке, разговорной версией которого они быстро овладевали. Хотя русская и польская эмиграция образовывали, как правило, отдельные объединения, художники обычно вращались в своей среде, общаясь чаще всего в монпарнасских кафе и мастерских (речь идет о начале XX века). Вполне понятно, что даже более явные национальные границы в этой богемной среде стирались и отходили на дальний план.
344
Лишь после 1905 года в Царстве Польском были разрешены несколько школ с преподаванием на польском языке; на польском языке преподавание велось в частных школах, хотя выпускной экзамен следовало сдавать на русском.
345
В западной историографии принято называть многих уроженцев этих мест литовцами. Реально Сутин, Кикоин и многие другие родились в местечках, где население было смешанным, иногда евреи составляли в них более 50 %. Территориально они до конца XVIII века входили в Речь Посполитую, а потом, в результате 1-го, 2-го или 3-го раздела Польши, стали частью Российской империи. Как правило, кроме идиш, они говорили на всех местных говорах, включая периферийные варианты польского и русского языков, но называть их литовцами в современном понимании – терминологический нонсенс.
Дополнительной сложностью при определении объекта изучения для современных исследователей является тот факт, что в Париже, кроме поляков и польских евреев из российских губерний, жили поляки из регионов, аннексированных Австрией (Краков и Галиция) и Пруссией. Примером может служить Моисей (Моше) Кислинг (Kisling) из Кракова, часто бывавший в кругу русских эмигрантов и имевший среди них близких друзей. Или, например, Леопольд Готтлиб (Gottlieb), уроженец Дрогобыча (ныне Украина, в прошлом территория Польши, вошедшая в состав Австрии), закончивший Академию Художеств в Кракове, затем учившийся в Мюнхене. С 1906 года он преподавал живопись в школе «Бецалель» (Иерусалим), в 1908 году приехал в Париж. Там он стал членом «Союза польских художников» и вошел в круг компании, собиравшейся в кафе «Клозери де Лиля». Готтлиб был польским патриотом. В 1914 году он вступил в польские легионы и участвовал в боях легендарной I бригады, где также делал зарисовки боев и портреты товарищей по оружию. Впоследствии жил и выставлялся в Париже, в Кракове, во Львове, в Женеве. Умер в Париже в 1934 г. Кислинг и Готтлиб были очень видными фигурами довоенного Монпарнаса. Именно они в присутствии многих свидетелей дрались на дуэли (причиной было неясное до сих пор «дело чести») 12 июня 1914 года. В данном случае мы не ошибемся, если отнесем обоих художников к польским эмигрантам. Вообще, многие польские евреи, приехавшие в Париж в начале века, происходили из ассимилированных семей (некоторые были католиками), и они чувствовали себя близко связанными именно с польской культурой. Есть случаи гораздо более сложные.
Ярким примером может служить биография Мане-Каца. Он родился в Кременчуге (1894), учился в Вильно (где вне государственных учреждений большинство населения в то время говорило по-польски), приехал в Париж в 1913 году. С началом войны он отправился в Петроград, где в 1916 году участвовал в выставке «Мира искусства». В 1917 году вернулся в Кременчуг, затем преподавал в Харькове (1918–1919), после чего через Минск и Варшаву добрался до Берлина и в 1922 году снова оказался в Париже. В 1927 году он получил французское гражданство. В Париже нередко выставлялся вместе с русскими художниками и был одной из заметных фигур русской эмиграции, что не мешало ему быть членом «Союза еврейских художников» в Кракове и ездить туда на выставки. Во время Второй мировой войны он был призван во французскую армию, попал в плен, бежал и в 1940–1945 годах жил в США. Затем вернулся в Париж, однако регулярно ездил в Израиль, где с 1928 года в Хайфе у него была мастерская (после его смерти там был открыт музей). Это один из случаев, когда включение в еврейскую, русскую, польскую и французскую культуру находилось в гармоничном равновесии. Преобладание в личности художника какой-то одной культуры, осознававшейся «своей» (или, скажем, двух-трех культур), определялось индивидуальными склонностями и кругом общения. Знакомство с конкретными биографиями художников помогает понять характер их дружеских и творческих связей и источники культурных влияний.