Художественная культура русского зарубежья. 1917-1939. Сборник статей
Шрифт:
В начале XX в. поток художников из России (как и из других стран) в Париж резко усилился. В то время слава французской столицы – центра новых художественных открытий – сделала ее культовым городом. Кроме возможности совершенствоваться в мастерстве, жизнь в Париже давала захватывающее чувство новизны, вызывала желание прокладывать новые пути, экспериментировать и дерзать. Привлекала атмосфера мастерских, галерей, кафе, где собиралось много молодежи. Этот стиль богемной жизни способствовал новым и разнообразным знакомствам, приятельствам, дружбам.
Из группы русско-еврейских художников впоследствии вышло немало мастеров первого ряда (М. Шагал, X. Сутин, В. Баранов-Россине, А. Альтман, С. Грановский, И. Добринский, М. Кикоин, П. Кремень, Ж. Липшиц, О. Мещанинов, X. Орлова, О. Цадкин, С. Делоне). То же самое можно сказать о поляках и польских евреях (М. Кислинг, Л. Готтлиб, М. Мутер, Я. Адлер, Э. Зак, А. Эпштейн, А. Хайден, А. Галицкая, Р. Канельба, Р. Крамштык, З. Менкес, С. Мондзэн, З. Шретер, Й. Вейнгарт, М. Липси).
Многих художников этой группы трудно однозначно отнести к полякам или русским. Например, Морис Блонд (Blond), настоящая фамилия Блюменкранц, родился в 1899 году в Лодзи, учился там же в русской гимназии, потом изучал естественные науки в Варшавском университете,
Часто трудно однозначно отнести художника к польской или русской эмиграции просто потому, что о нем слишком мало известно. Мирон (Майер) Кодкин (Kodkine) родился в Вильно, погиб во время Второй мировой войны (в 1944?). Есть сведения, что, кроме Вильно, он учился также в Москве. С 1924 года жил в Париже. Поскольку известны только французские выставки, где экспонировались его работы, трудно сказать наверняка, каков был круг его знакомых и друзей.
Суммируя сведения о биографиях художников рассматриваемой группы, можно заметить определенные закономерности. Биографии многих художников из России, при несомненном индивидуальном «наполнении», настолько схожи по нескольким ключевым позициям, что эта неслучайность очевидна. Они происходили, как правило, из многодетных, малообеспеченных или даже совершенно нищих семей [346] , но и те, чье финансовое положение было неплохим, чаще всего уходили из семьи из-за несогласия родителей с их выбором профессии. Таким образом, почти все в будущем признанные творцы этой группы прошли через бедность на грани голода. Детство они провели в местечках или городах черты оседлости [347] . Стремление к занятиям живописью (или скульптурой) вело их поначалу в губернские центры (Минск, Вильно, Одессу) [348] , где можно было получить художественное образование, а потом – в Париж. В знаменитом «Улье» («Га Ruche») тогда можно было прожить без гроша в кармане, подрабатывая то натурщиком, то грузчиком. Они зацепились за Монпарнас потому, что здесь была возможность творить, осваивать новые течения в искусстве, общаться с друзьями и коллегами, сидя всю ночь в «Ротонде» за одной-единственной чашкой кофе. Здесь можно было рассчитывать на понимание и помощь, а в «Ля Рюш» в довоенное время они даже жили коммуной.
346
В этом отношении были и исключения: О. Цадкин и Я. Липшиц происходили из достаточно обеспеченных семей, но рано, и притом самовольно, оторвались от них, желая посвятить себя художественному творчеству. С этого времени в материальном отношении они могли рассчитывать в основном только на себя, но период «творческой нищеты» был у обоих достаточно краток: они быстро получили признание.
347
Цадкин, родившийся в Смоленске, провел детство в Витебске, где брал уроки рисования у Ю. М. Пэна, через мастерскую которого прошли также М. Шагал, Эль Лисицкий, О. Мещанинов, А. Панн (Феферман).
348
В этом пункте отклонение от основной модели представляет, например, X. Орлова, которая выехала в 1904 году вместе с родителями в Палестину и лишь оттуда, не получив поощрения близких для своего увлечения скульптурой, уехала в Париж.
Жизненные обстоятельства определили различные поведенческие образцы. Если окраинным евреям нередко просто некуда было возвращаться, то столичные жители чаще всего рассматривали свое пребывание в Мекке модернизма как временное – для них это был лишь период обучения и приобщения к мировому искусству. Они жили в Париже от нескольких месяцев до нескольких лет, а потом возвращались в Россию, уже там начиная или продолжая художественную карьеру. У них не было необходимости голодать и ночевать под мостами (относительное благополучие обеспечивала финансовая помощь родителей, знакомых или какая-нибудь стипендия) – им было куда вернуться, причем по возвращении они бы оказались в привычной среде, где художественная жизнь к тому времени тоже была достаточно бурной.
Конечно, не все биографии русско-еврейских монпарнассцев «первого призыва» укладываются в описанный выше образец. Однако отклонения от рассмотренной выше биографической схемы весьма характерны и еще более выразительно подтверждают определенные закономерности. Случай М. Шагала показывает, что его двойственное положение – окраинного еврея, вынужденного различными ухищрениями бороться за место под солнцем, и в то же время петербуржца, получившего возможность жить в Париже на стипендию (предоставленную М. Винавером), оказался в итоге необычайно выигрышным. Второй пример подобного рода – биография Сони Терк-Делоне. Ее положение в Петербурге было гораздо более благополучным, чем у Шагала, вынужденного озаботиться фиктивными документами. Соня после смерти родителей воспитывалась в богатой петербургской семье и получила хорошее образование, что, несомненно, придавало ей уверенности в себе. С другой стороны, можно понять ее упорное желание остаться в Париже. Она реализовала это намерение радикальным образом и очень рано прочно вошла во французскую среду благодаря первому (фиктивному), а затем второму (с Робером Делоне) замужеству, ставшему, кроме того, плодотворным творческим союзом. Творчество Сони Делоне, необычайно интенсивное и разнообразное, вышло далеко за рамки «Парижской школы» (что бы под этим термином ни понималось) и оказало значительное влияние не только на искусство XX века, но и на визуальный образ эпохи.
Таким образом, старт и жизненные стратегии художников определялись не национальностью самой по себе, а социальным положением, образованием, психологической установкой. Это видно на примере «неявных» евреев, которые не осознавали или умышленно (и вполне успешно) скрывали от окружения свое происхождение. Очень характерной монпарнасской фигурой была Маревна (М. Воробьева-Стебельская), воспитывавшаяся отцом-католиком (он был обрусевшим поляком), который и финансировал пребывание дочери в Париже [349] . Вряд ли в ее самосознании еврейство играло особую роль [350] . То, что известный монпарнасец Серж Фотинский – тоже еврей (Абрам Саулович Айзеншер, эмигрировавший в 1903 году по политическим причинам, с чужим паспортом, который и дал ему фамилию на всю дальнейшую жизнь), было открыто недавно и совершенно случайно [351] . Еще более показателен пример Тамары Лемпицкой, которая вплоть до последнего времени считалась полькой. Выработанная ею живописная манера в западных странах стала знаком «эпохи джаза» и классикой Ар деко. В отличие от России, где посвященные ей книги и репродукции работ появились относительно недавно, в Польше ее творчество давно уже является предметом национальной гордости. То, что Лемпицкая (в девичестве Гурвич-Горская) скрывала свое настоящее происхождение (она родилась в Москве, отец ее был русским евреем), вполне понятно: в своей творческой и жизненной стратегии художница делала ставку на аристократические круги. Разумеется, к биографии этих художников приведенная выше схема никоим образом не приложима.
349
Ее финансовое положение сильно пошатнулось после самоубийства отца.
350
Единственным до сих пор известным отражением интереса Маревны к еврейской тематике является крупное полотно «Танец хасидов на празднике Хануки» (1970, частная коллекция).
351
Фрезинский Б. Две судьбы: художник и журналист (парижский круг Ильи Эренбурга) // Русское Еврейство в Зарубежье. Т. 4 (9). Иерусалим, 2002. С. 192–202.
В течение 1920-х годов, когда на Монпарнас стали стекаться послереволюционные эмигранты, «старожилы», осевшие там до мировой войны, уже достигли известности, кто большей, кто меньшей, приобрели французское гражданство (некоторые прошли войну во французской армии) и обзавелись знакомствами среди французских критиков, художников, маршанов. В новых обстоятельствах они оказались в несравненно более благоприятном положении, чем новые эмигранты из советской России, которые должны были снова бороться за престиж и оценку французской критики [352] . Польские евреи, не принявшие французского гражданства, тоже были в лучшем положении – они не находились в вынужденной эмиграции, а могли беспрепятственно жить и выставляться в любом городе, в том числе и в Польше.
352
Напомним, что многие критики, которые в российской литературе фигурируют как французы и которые писали о художниках так называемой «Парижской школы», были по происхождению польскими евреями: Вальдемар Жорж, Адольф Баслер и др.
Русско-еврейские эмигранты двух поколений (речь идет об эмигрантских «поколениях», которые отличались не по возрасту, а по времени эмиграции) по-разному относились в новой власти в России, которая к тому же ликвидировала все ограничения в отношении евреев. Понятно, что в кругу евреев-монпарнассцев к революции в России отнеслись в основном с благожелательной заинтересованностью, что выразилось в сотрудничестве с просоветскими художественными группировками ранних 1920-х годов («Удар», «Через») и с левыми французскими изданиями. Некоторые из них при известии о революции отправились на родину и развернули активную деятельность в разных городах (М. Шагал, В. Баранов-Россине, А. Певзнер и Н. Габо), неся в массы авангардную стилистику и дух эксперимента. Через несколько лет, разочаровавшись в пореволюционных возможностях, они опять приехали в Париж. В случае Шагала все эти передвижения только способствовали его растущей известности и творческой активности. За семь лет в пореволюционной России он успел сделать значительный и памятный вклад в раннесоветское искусство, а во Франции (вторично с 1923 года) очень быстро достиг положения одного из ведущих художников XX века.
Иллюстрацией полной адаптации в советской России многолетнего эмигранта-монпарнассца служит случай Д. Штеренберга. Прожив в эмиграции почти одиннадцать лет, он вернулся в Россию в 1917 году, принял весьма активное участие в пореволюционной художественной жизни и в дальнейшем занимал видные административные должности, выезжая за границу только в служебные командировки.
Интенсивные и довольно многочисленные миграции относятся, в основном, к раннему послереволюционному периоду. Впрочем, в эпоху нэпа художников выпускали из России легче, чем, например, писателей, считая их, видимо, идеологически более нейтральными. Некоторые художники, выехавшие в то время, долго сохраняли советский паспорт и статус командированного, что позволило им вернуться в Россию во второй половине 1930-х годов (Р. Фальк, Н. Альтман). На поездку в Советский Союз в более позднее время решились немногие [353] .
353
Я. Липшиц (который еле-еле оттуда вырвался), О. Мещанинов (в связи с русско-французской выставкой 1928 года побывал в Москве и Ленинграде) и С. Фотинский, живший в СССР в 1935–1937 годах.
После революции часть бывших «парижан» направилась в США (А. Абрамович, Б. Анисфельд и др.), но многие ехали именно в Париж, который им был уже знаком. Пореволюционная волна эмиграции численно значительно превышала дореволюционные миграции во всех национальных группах, в том числе и в рассматриваемой в данной статье. Многие художники попали в Париж, пройдя классический маршрут русских эмигрантов, через Берлин, Тифлис, Константинополь, Варшаву, Прагу или Ригу. Но отъезды художников не всегда были стихийным бегством, многие уезжали во время нэпа, оформляя свой отъезд как бессрочную командировку, путешествие для лечения или под каким-то другим предлогом. Среди тех, кто попал в те годы в Париж впервые, – братья Берманы (Евгений и Леонид, выбравший имя в качестве псевдонима), сделавшие яркую карьеру мирового масштаба в области сценографии, Л. Зак, И. Карская, С. Лиссим, карикатурист МАД (М. Дризо), А. Минчин, Г. Мишонц, Р. Пикельный, З. Рыбак, С. Сегал, Я. Шапиро и многие другие.