Художник и его окружение
Шрифт:
– Я сама видела, – доносилось из кухни, – какие бывают татуировки. Показывали по телевизору. Но где-то в Азии. А наши мужчины, я думаю, могут прожить и без татуировок.
– Мама, – говорила Вера, присматриваясь к холсту. – Я тебя прошу, не заводись сегодня с рыбой. Завтра я сама все сделаю. Ты же не будешь на ночь ее есть.
– Они всегда ругались с Николаем. – Лиля Александровна говорила намерено громко (к тому же она была глуховата), а пока осторожно, чтобы не хлопнуть дверцей, доставала из холодильника завернутый в газету сверток.
– Нет. – Возражала Вера. – Они хорошо жили. Я не знаю, что
– К флейтисту. – Уточнила Лиля Александровна, разворачивая газету и высвобождая полиэтиленовый пакет с рыбой. – Я помню, у нас в филармонии всегда были флейтисты.
– Ой, мама. Не путай ресторан с филармонией.
– Я не путаю. Он тогда пришел после ресторана и играл на флейте у нее под окном.
– На саксофоне. – Вера как раз размещала на холсте инструмент. – Представь, как Николай мог флейтой сделать такое сотрясение мозга. – Нет, это был саксофон.
– Флейта. Помнишь, Наташа рассказывала, он год не мог играть на этой флейте, так его тошнило.
– Правильно, сотрясение у него было, но от саксофона. – Вера пока работала спокойно, но тут насторожилась. – Мама, ты что – завелась с рыбой?
– Нет, нет, Верочка. – Лиля Александровна выкладывала рыбу для разделки. – Я иду отдыхать. Но я не понимаю, раз он отсидел, должен быть умнее.
Вера была довольна, мама не стала спорить: – Второй раз совершенно ни за что. Мне Наташа рассказывала. Они его специально посадили. Разве не помнишь эту историю?..
История, действительно, была… Несколько лет тому назад, еще в мирные времена во дворе появился симпатичный круглолицый молодой человек в белых джинсах. Звали его Царевич. Тогда под тополями стоял ладный, накрепко сбитый стол, и вечерами собиралось общество – дружеская компания, перекинуться в карты. Местные молодые люди, знающие друг друга с детства. Неподалеку сидели их жены с детскими колясками. Сейчас компанию разбросало по свету, кто-то спился, а Хаймович, по слухам, готовился стать миллионером. Ох, эти слухи, ставшие деген-дами… А тогда Баламут только вышел после первого лагерного срока, полученного за избитого музыканта и сломанный музыкальный инструмент (скажем так, чтобы никого не обидеть).
Царевича привел во двор Юра Дизельский, по кличке – Дизель, восторженный, чуть глуповатый (это спорно) молодой человек, страстно желающий удивить мир. Дизель гордился, что Царевич – сын Самого (отсюда и Царевич). Дважды в день отец Царевича в бронированном автомобиле пролетал мимо двора, стаей – с двумя черными машинами сопровождения, с сиренами и мигалками. Поди, поди… – несся зычный мегафонный голос. Прохожие разлетались по тротуарам, а кавалькада вжик-вжик неслась вниз, потом вверх, будто растворяясь в воздухе. Магическое великолепие власти. Теперь, по прошествии лет, подведя итог завершенным биографиям, твердо можно сказать, Сам был очень неплохой человек – честный, бескорыстный и прямой (именно так и было), буквально, последний могиканин уходящей эпохи, а тогда, с тротуара, с земли картина выглядела несколько в багровых тонах.
Для начала Дизель с Царевичем раздавили бутылку сухого. Вино купили в магазине, а пили на террасе летнего кафе Айлея, напротив опорного пункта милиции. Любой скажет, употреблять здесь спиртные напитки было неслыханной дерзостью. Дизель корчился, предчувствуя беду, но Царевич забрал бутылку и, не прячась, разлил по стаканам.
Потом события развернулись понятно и скучно. Распитие было пресечено и нарушителей доставили в подвал на другой стороне улицы. От близящейся неприятности и выпитого вина во рту Дизеля стало кисло, и заныло в животе. Документов при нем не было. Зато Царевич, не торопясь, достал паспорт и ткнул милиционеру. Тот зверски глянул на фамилию, и лицо его стало странно меняться, пока не достигло необычного состояния просветления и восторга. Евангелие знает такие случаи. Шутки здесь не проходят, так оно и было.
– А ты не… сын? – Милиционер завел глаза к небу.
– Сын. – Просто отвечал Царевич. У Дизеля отлегло. Он увидел себя в сказке, где может случиться только хорошее.
– Бреше… – Сообщил голос из глубины комнаты. Напарник вполуха прислушивался к разговору. Основное внимание было занято электрической пишущей машинкой. Палец тыкал в нее, как дятел в дерево, машинка в ответ лязгала и скрежетала.
– Э, не, Хома, тут понимание нужно. – Первый не сводил с Царевича завороженного взгляда. Пальцы сами по себе, как у слепого, листали паспорт, ища штамп прописки.
Царевич держался скромно.
– Это он. – Выдохнул милиционер, найдя заполненный чернилом квадрат. Вытянулся и остолбенел.
– Точно. – Подтвердил Царевич и освободил паспорт из бессильных пальцев.
Каретка машинки поехала с ужасающим грохотом. Прозвучал звонок, и все стихло. Неверующий Хома вскочил и вытянулся рядом с товарищем. Дизелю показалось, что земля дрогнула и остановилась. Вокруг головы Царевича зажегся нимб.
– Та шо ж вы, хлопцы… – вскричал первый милиционер, радуясь мучительно. – Га, га, га… Вино пьете? Га, га… Мы в ваши годы разве такое… – Участники этой диковинной беседы были примерно одного возраста, но защитники закона, как положено при исполнении, выглядели старше. И гоготали, не сводя с Царевича умоляющих глаз.
– Да. – Отвечал Царевич с достоинством, нисколько не загордясь. – Пьем вино. Газгешите идти?
Дизелю хотелось сейчас только одного, чтобы эти служаки запомнили его в свете и бликах славного товарищества. Суетный, он не знал, как обманчива и непостоянна мимолетная усмешка фортуны.
– Конечно. – Разом разрешили хозяева. – Можэ, притомились, хлопцы? Так мы машину. Мы возле вас как-то патрулировали. А вот вас не запомнили…
– Навегно. – Отвечал Царевич коротко. Краткость в общении и легкая картавость приводили Дизеля в восторг. Аристократизм, благородство, так с этими и нужно…
– Я этих мусоров презираю. – Сообщил Дизель, когда они вышли на улицу. Он делал над собой усилие, чтобы не картавить.
– Ногмальные гебята. Я все время с собой паспогт ношу. Ни хгена бухнуть нельзя.
Эту историю Дизель потом пересказывал неоднократно. С каждым разом он вел себя все более дерзко, требовал гражданских свобод, соблюдения прав человека, которые проявляются (и нарушаются) постоянно, изо дня в день, буквально во всякой мелочи. Пусть даже в факте распития бутылки сухого вина.