Художник, спускающийся по лестнице
Шрифт:
Мартелло. Возможно, она сделала неправильный выбор.
Доннер. Она не могла выбирать. Она влюбилась в него с первого взгляда. Как и я в нее, впрочем. После ее ухода, даже когда у меня все хорошо, мне все равно всегда чего-то не хватает. Мне суждено умереть с ощущением того, что жизнь прошла впустую; я в этом уверен.
Мартелло. Неужели тебе это до сих пор так важно, Доннер? Неужели тебя утешило бы, если бы ты вдруг сейчас узнал, что Софи любила тебя?
Доннер. Я всегда знал, что это не так, но мне всегда хотелось верить в то, что она относилась ко мне так же,
Мартелло. А может, она и на самом деле любила именно тебя?
Доннер. Разумеется, нет. Она любила Битчема.
Мартелло. Ну, с нашей точки зрения она любила Битчема, но откуда мы знаем, чье лицо она видела при этом внутренним взором?
Доннер. Но это же был Битчем – она запомнила его картину, заснеженное поле!
Мартелло. Верно. Она спросила, не моя ли это была картина, буквально через пять минут после нашего знакомства в парке. Она описала ее очень кратко, и мне представилась черная изгородь из вертикальных прутьев, вроде изгороди парка, тянущаяся через все полотно, словно кто-то смотрит на заснеженное поле изнутри клетки. Это не очень похоже на пейзаж Битчема.
Доннер. Но со снегом больше ничего не было.
Мартелло. Да, ты прав, но… честное слово, Доннер, это пришло мне в голову только много позднее, когда она уже долгое время жила с Битчемом…
Доннер. Что тебе пришло в голову, Мартелло?
Мартелло. Помнишь твою картину с белой изгородью…
Доннер. С белой изгородью?
Мартелло. Толстые белые столбы, которые тянутся через всю картину с интервалом в пару дюймов, а просветы между ними – черные.
Доннер. Да, помню. Еще бы!
Мартелло. Словно кто-то вглядывается через белую изгородь в ночную тьму.
Доннер. О, господи!
Мартелло. Возможно, я заблуждаюсь, но со зрением у нее уже тогда было плохо.
Доннер. О, господи!
Мартелло. Все-таки она была счастлива, пусть и недолго… Да, мы все думали, что она счастлива с Битчемом, но на самом деле она была счастлива с тобой. Вот так.
Доннер. О, господи!
Мартелло. Разумеется, с известной долей условности, потому что жить на самом деле ей все-таки приходилось с Битчемом…
Доннер. О, господи!
Мартелло. Да успокойся ты, Доннер, а то я пожалею, что вообще сказал тебе об этом…
Доннер. О, господи…
Сцена 10
Там же.
Как и в Сцене 2, Доннер работает над своей картиной. Битчем возится со своим магнитофоном: на мгновение он отвлекается, пытаясь убить верткую муху. Он хлопает ладонью по столу.
Битчем. Снова не попал! Ладно, не хочешь, можешь не рассказывать.
Магнитофон воспроизводит типичную запись Битчема – вздохи, щелчки, скрипы. Битчем некоторое время вслушивается в запись. Затем, произнося следующую реплику, он снимает с магнитофона бобину с лентой и ставит на нее следующую петлю.
Увлекательно, не правда ли? Слой за слоем того, что кажется на первый взгляд тишиной, царящей в пустой комнате, ловится пленкой, словно лассо – вернее, словно сетью – вернее… впрочем, это не имеет никакого значения! Я уверен в том, что на этом отрезке магнитной ленты содержится некая истина о нашей с тобой жизни, Доннер. Все неслышимые звуки, образующие нашу тишину, это нечто вроде метафоры, нечто вроде соответствия между возможностями слуха и пределами познания. Возможно, то, что кажется нам шумом и гвалтом, для кого-то – только для кого? – тоже представляется тишиной.
Доннер. Ты никуда не собираешься, Битчем? Мне бы хотелось плотно поработать.
Битчем. У меня нет повода выходить из дома.
Доннер. Пойди и купи мухобойку.
Битчем. Хорошо, только поставь записываться чистую ленту, пока меня не будет. И прошу, не швыряйся предметами и не насвистывай, если вдруг у тебя портрет не будет получаться.
Доннер. Он у меня получается.
Битчем. Да, прямо как живая. Можно, я тебе дам пару полезных советов?
Доннер. Нет.
Битчем. На самом деле, ее соски были…
Доннер. Убирайся!
Битчем. Я хотел тебе помочь, к тому же совершенно бесплатно. Ладно, Пойду в паб, посмотрю, нет ли там Мартелло. Через часок вернусь. (Заканчивает манипуляции с магнитофоном.) Ну, вот и все. Нажми, пожалуйста, на эту кнопку, когда я выйду за дверь.
Доннер. Хорошо.
Битчем. Обещаешь?
Доннер. Обещаю, Битчем.
Битчем подходит к мольберту и смотрит на портрет.
Битчем. Бедняжка Софи! Она у тебя здорово получилась, Доннер. (Выходит из комнаты; слышно, как он спускается по лестнице.)
Когда шаги смолкают, Доннер подходит к магнитофону и включает его, затем возвращается к мольберту. По комнате с громким жужжанием снова начинает летать муха.
Сцена 11
Там же, 1972 год.
Балюстрада вновь сломана, как и в самом начале действия. Битчем и Мартелло вновь прослушивают ту же самую запись, что и в Сцене 1. Они как раз на том самом месте, где Доннер падает с лестницы.
Мартелло. Я не хочу слушать это снова и снова.
Битчем выключает магнитофон.
Битчем. Итак. Давай попытаемся снова все проанализировать, не поддаваясь эмоциям. Факт номер один: Доннер лежит внизу около лестницы, он мертв, и у него, насколько я могу судить при моей некомпетентности в медицине, сломана шея. Вывод: он свалился с лестницы. Факт номер два: балюстрада сломана. Вывод: Доннер упал, сломав ее, возможно, из-за того, что потерял равновесие и поскользнулся, потому что, что и говорить, пол у нас действительно скользкий, а поскользнулся он потому, что… Стоп! Факт номер три: звукам, которые соответствуют этим событиям, предшествует крик Доннера, которому предшествует резкий удар, которому предшествуют два быстрых шага, которому предшествует замечание Доннера «А! Вот ты где…», произнесенное беззаботным тоном. Мартелло, я от тебя этого не ждал!