Художник, спускающийся по лестнице
Шрифт:
Битчем. Кокос!.. Неплохое имя. Но все-таки в нем чего-то не хватает. Вот, к примеру, Наполеон – назвал бы он своего коня Кокосом?… Кстати, Наполеон… тоже неплохое имя.
Доннер. Кроме того, чем дальше, тем более очевидно, что нам следовало остаться дома хотя бы из-за напряженности в международных отношениях.
Мартелло. Из-за чего?
Доннер. Из-за войны.
Мартелло. Из-за какой войны? Неужели ты веришь во всю эту чушь? Войны не будет.
Доннер. Мы повстречали уже четвертую колонну военной техники за сегодняшний день, и мы уже целую неделю не заглядывали в газеты.
Мартелло.
Доннер. Это были не французы, это были немцы.
Мартелло. Чушь!
Доннер. Нет, нечушь.
Мартелло. Где эта чертова карта? Щелчок, это были французы или немцы?
Битчем. Не знаю, Банджо, автомобили все один на другой похожи.
Мартелло. Я говорю о солдатах в автомобилях. Доннер утверждает, что это были немцы.
Битчем. Как он это понял?
Мартелло. Как ты это понял, Доннер?
Доннер. По форме.
Мартелло. Ах, по форме. Все равно не поднимай паники. Они ехали в противоположную сторону. К тому времени, когда они доберутся до Парижа, мы уже окажемся в Швейцарии.
Доннер. Неужели ты всерьез рассчитываешь добраться пешком до Швейцарии? Ты спятил, Мартелло!
Глухой грохот вдалеке; это взрыв артиллерийского снаряда.
Мартелло. Наверное, где-то неподалеку добывают камень.
Битчем. Спокойно, Наполеон, вот умница…
Донн ер. Битчем тоже спятил.
Еще один взрыв.
Битчем. Я понял! Я назову его Десятым Битчема! Он будет призрачной кавалерией, изменяющей ход военных действий – вот он, мгновение – и его нет! – он атакует и тут же исчезает, его ржание уносится ветром, он не оставляет следов: все, что вы слышите, – это стук копыт по пустой дороге. Это не физический конь, это конь метафизический! Патафизический! Апокалиптический, стукокопытческий Десятый Битчема – смотрите и любуйтесь!
Кавалерийский эскадрон с громким топотом проносится мимо и исчезает; трое друзей, потрясенные этим зрелищем, возвращаются к реальности.
Мартелло. Боже святый!
Доннер. Ну, теперь-то вы мне поверили? Это была немецкая кавалерия.
Битчем. Он прав.
Мартелло. Мы зашли слишком далеко на восток Только не надо нервничать. Господи, до чего же мы дожили – нельзя спокойно по Европе прогуляться! Вперед! Я вижу, что дорога расходится в разные стороны. Если верить солнцу, то нам направо, в Швейцарию.
Взрыв.
Не обращайте внимания.
Доннер. Глядите, что там происходит?
Мартелло. Где? – А, это… Какие-то люди копают канаву.
Битчем. Это солдаты.
Мартелло. Во Франции солдаты, как правило, все время копают канавы. И в Германии тоже. Главное – не обращать на них внимания.
Битчем. А почему канава такая большая?
Мартелло. Правда? Ну, наверное, они собираются укладывать туда трубу.
Битчем. По-моему, такие канавы называют траншеями.
Мартелло. Главное – не обращать ни на что внимания.
Доннер. Нас наверняка вышлют из страны. Остается только надеяться, что не заставят идти пешком.
Мартелло. Лучше посмотри, как кругом красиво. Дорога идет в гору. Это хороший знак. Вперед, Битчем! Кстати, что стряслось
Битчем. Ох, как у меня болят ноги… Господи!
Судя по всему, он заметил нечто ужасное – Мартелло и Доннер поворачиваются и смотрят в ту же сторону.
Мартелло (громко и отчетливо). Добрый день!
Битчем (тем же тоном). Бонжур!
Доннер. Гутен таг!
Пауза.
Битчем (шепотом). Это был артиллерийский снаряд.
Мартелло. Старина, в любом случае это нас совершенно не касается. Эти европейцы все время убивают друг друга из-за своих дурацких границ.
Доннер. Как мы вернемся домой?
Битчем. Поездом. Я телеграфирую, чтобы нам выслали денег.
Доннер. Сомневаюсь, что поезда сейчас ходят!
Битчем. Тогда пойдем на вокзал и будем ждать, пока они не начнут ходить снова!
Доннер. Нас примут за шпионов… и расстреляют! Какая нелепость! Я не хочу умирать нелепой смертью!
Битчем. Другой смерти на войне не бывает.
Мартелло. Молчать! Вы рассуждаете как молокососы. Я старше вас, у меня опыта больше. Я внимательно следил за ситуацией в Европе и могу заверить вас, что войны не будет – по крайней мере в этом году. Вы что, забыли – мой дядя Руперт служит в Министерстве обороны. Когда пристрелили этого дурацкого эрцгерцога Фердинанда, то я спросил его. – «Дядюшка! Это война? Неужели из-за этого мне придется отложить поход, который мы с друзьями планируем с самой зимы?» «Мой мальчик! – ответил мне дядя Руперт. – Смело отправляйся в путь! Я лично заверяю тебя, что войны не будет, поскольку правительство Его Величества еще не готово к войне и нам потребуется не менее шести месяцев, чтобы собраться с силами и задать этим лягушатникам перца!»
Доннер. Лягушатникам?
Мартелло. «Можешь гулять смело и ни о чем плохом не думать, – сказал мой дядюшка Руперт, – а затем отправиться отдохнуть на воден-воден в Баден-Баден!», а моя тетушка прибавила к этому: «Может быть, это излечит тебя от этих идиотских творческих порывов, на которые ты тратишь столько времени и денег! Ты живешь в прекрасном и разумно устроенном мире, – продолжила моя тетушка, – и уж если тебе не терпится быть художником, так хоть рисуй что-нибудь прекрасное и разумное!» Что наводит меня на мысль… – это уже не тетушка, это я от себя говорю, – так вот, это наводит меня на мысль о моей будущей картине, о портрете прекрасной женщины, описанной в Песни Песней царя Соломона…
Разрыв снаряда.
Изображу я живот ее как круглую чашу, в которой не истощается ароматное вино; чрево ее – как ворох пшеницы, обставленный лилиями; два сосца – как двух козлят, двоен серны; шею ее – как столп из слоновой кости; глаза ее – озерки Есевонские, что у ворот Батраббима; нос ее – как башню Ливанскую, обращенную к Дамаску… О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни… Напишу я губы твои, как ленты алые, и уста твои любезные; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…