Хулио Кортасар. Другая сторона вещей
Шрифт:
В этом отношении за время своего первого путешествия у него установилось множество контактов с различными периодическими изданиями и журналами, связанными с «Каса де лас Америкас». Например, именно в то время «Литературные тетради» напечатали его доклад «Некоторые аспекты рассказа», который он сам надиктовал в Гаване: пространное и емкое по содержанию эссе, содержащее его размышления о рассказе как об устойчивом, достойном похвалы жанре; он согласился на издание повести «Преследователь» и разрешил – подпольно, если говорить начистоту, поскольку он не согласовал предварительно этот вопрос с издательством «Судамерикана», – чтобы Арруфат и Касей собрали антологию его рассказов из сборников «Бестиарий», «Конец игры» и «Тайное оружие».
Таким же образом он настоял, чтобы Итало Кальвино, кубинец итальянского происхождения (тесные узы дружбы, так же как и с его женой Эстер Сингер, связывали их всю жизнь; Бернардес стала его переводчиком), послал на Кубу свой автобиографический рассказ «Улица
Сотрудничество и взаимопонимание Кортасара и новой Кубы все укреплялось, причем чем дальше, тем больше. Благодаря Кубе он открыл для себя и понял, что такое массовое движение и что значит приверженность к мифу, а ведь это так раздражало его во времена массового поклонения Перону. Можно сказать, что этот режим, то есть новая Куба, которая ассоциировалась с именами Фиделя Кастро и Че Гевары, вернул Кортасара во времена его молодости, и теперь, когда прошло много лет, он понял природу неуемного воодушевления аргентинского общества, которое в свое время, в конце сороковых годов, связывало наступление новых времен именно с личностью Перона. На этой волне писатель говорил: «Благодаря общению с кубинским народом и дружеским связям с его руководителями и деятелями культуры я, не отдавая себе отчета (там я этого не осознавал), уже по дороге в Европу впервые понял, что значит быть в самом сердце народа, который творил свою революцию, который искал свой путь. В тот момент я попытался мысленно провести параллель и спросил себя, вернее, сказал себе, что я никогда не пытался понять природу перонизма. Процесс, который абсолютно невозможно сравнивать с Кубинской революцией ни в коей мере, и тем не менее напрашивались аналогии: тогда народ тоже встал на борьбу, и движение тогда тоже происходило от окраин к столице, и тогда в Аргентине, согласно моему непросвещенному и дилетантскому мнению, эти люди на свой лад тоже искали нечто, чего у них до того времени не было».
Мы еще далеки от того момента – оставалось почти четыре года, – когда Кортасар напишет свое знаменитое письмо от 29 октября 1967 года, посланное поэту и эссеисту Роберто Фернандесу Ретамару, главному редактору журнала «Каса де лас Америкас», о смерти Че Гевары. Он рассказывает в нем о том, как, находясь в Аржеле, узнал о смерти Че Гевары («Че умер, и мне осталась только тишина»), о том, что ему хотелось плакать и кричать от боли. Бессилие перед фактом смерти кубинского лидера, невозможность в нее поверить – в тот момент еще оставалась надежда, еще не было окончательной информации, несмотря на то что Фидель Кастро официально подтвердил факт гибели, – невыразимая печаль – все это нашло свое отражение в панегирике, названном «Че», где первая строфа заканчивается строчкой, которая содержит в себе смысл всего стихотворения: «Был брат у меня».
В то же самое время, в 1963 году, революция поставила его, как он был вынужден признать с болью, перед необходимостью политического выбора и, как следствие этого, перед его политической несостоятельностью, как он сам признавался. Начиная с того момента в его творчестве заметно проявляются политические мотивы, притом что его главное направление не изменилось; как говорил сам писатель, «я хотел понять, я пытался прочесть», и это нашло свое отражение в использовании идеологической тематики, которая появилась и заняла некоторое пространство в его произведениях. Первым произведением – и, возможно, наиболее ярко выраженным или, лучше сказать, почти единственным выраженным так ярко, поскольку мы могли бы привести здесь в пример такие рассказы, как «Апокалипсис на Солентинаме», «Во второй раз» или «Граффити», или роман «Книга Мануэля», – итак, первым произведением, где проявились эти перемены, был рассказ «Воссоединение», который позднее писатель включил в сборник «Все огни – огонь», опубликованный в 1966 году. Он писал его чуть больше месяца, после своего возвращения в Париж.
Речь в нем идет о рискованных действиях Фиделя Кастро и его единомышленников на Плая-де-ла-Колорада. Ауроре с самого начала не нравился этот рассказ из-за его идеологической подоплеки, и Кортасар, после некоторых размышлений, решил на какое-то
И ему это удалось. Читая этот рассказ, который, возможно, и не понравился бы Че Геваре, мы чувствуем, что Кортасар впервые соединил свое экзистенциалистское «я», кульминационное выражение которого мы видим в повести «Преследователь» и в романе «Игра в классики», с «я» историческим, отдав предпочтение последнему; мы чувствуем огромное желание показать, как глубоко проникло в его сознание ощущение родственной близости с менталитетом новой Кубы. В этом смысле перед нами рассказ, где фантастический посыл оставлен в стороне ради того, чтобы автор мог показать свое новое лицо с точки зрения этики и морали; с другой стороны, это произведение, которое далеко отстоит от остальных семи рассказов, составивших будущий сборник.
Нужно отметить, что позиция Кортасара в отношении революции всегда отличалась абсолютным приятием, даже тогда, когда принципы революции подвергались серьезной критике со стороны других латиноамериканских и европейских представителей интеллигенции, таких как Варгас Льоса, Сартр, Брюс, Доносо, Кальвино, Бовуар, Моравиа, Пас, Эдвардс, X. Гойтисоло, Грасс, Пазолини, Дюрас, Энзенсбергер, Семпрун, Барраль, Сардуи, Фуэнтес, Кабрера Инфанте, которые вначале горячо ее приветствовали. События этого ряда, начиная с Кубинской революции и кончая вторжением танков стран Варшавского договора в Прагу, а также заточением в тюрьму больше чем на месяц Эберто Падильи в 1968 году и последующее за этим открытое письмо представителей интеллигенции Фиделю Кастро (Кортасар подписал первое письмо, второе же, составленное в доме Варгас Льосы в Барселоне, он не подписывал), сползание режима Кастро на явно выраженные позиции сталинизма, что невозможно оправдать, даже принимая во внимание ситуацию, в которой оказалась Куба в результате американской блокады, – все это привело к тому, что Кортасар стал воспринимать эти события как лично его касающиеся, которые нужно рассматривать в масштабах не одной личности, но с точки зрения поддержки такого невиданного до сих пор в Латинской Америке явления, каким была для него Революция с большой буквы.
Здесь мы подошли к вопросу постепенной идеологизации Кортасара, наблюдавшейся в шестидесятые годы, теме, менее всего освещенной в печати и литературоведческих работах, посвященных его творчеству; процесс развивался с неуклонным и устойчивым нарастанием, иной раз в силу определенной доли наивности, но более всего из-за того, что он поставил себя в зависимость от кубинских властей. Трудно представить себе, чтобы такой человек, как Кортасар, вынужден был считаться с мнением Фернандеса Ретамара, искать его расположения, чтобы публиковаться в определенных журналах, как это было в случае с журналом «Мундо Нуэво», которым руководил Эмир Родригес Монегаль и который издавался в Париже, или позднее с журналом «Либре», членом редакции которого был, среди прочих, X. Гойтисоло; чтобы ему приходилось каким-то образом смягчать жестко наложенное Кубой вето, если он собирался дать интервью журналу «Лайф», или отказываться от приглашения прочесть курс лекций в Колумбийском университете в США, причем таким образом, чтобы не произвести ложного впечатления, – в таких случаях он отделывался натянутой улыбкой (чтобы не сказать, вымученной), – ведь речь шла о человеке сформировавшемся и независимом, которому было пятьдесят лет и перу которого принадлежало множество замечательных по своей выразительности литературных произведений.
Предложение Лесама Лимы о сотрудничестве в «Мундо Нуэво» и в журнале «Лайф» достаточно ярко демонстрирует отношение к Кортасару как к писателю, но он тем не менее старался ничем не вызывать недовольства кубинских властей. Согласие или несогласие на подобные вещи давал Фернандес Ретамар. Это подтверждается его перепиской с Кортасаром, когда тот выполнял требования Ретамара, подозревавшего происки приспешников и агентов ЦРУ в проекте с журналом «Мундо Нуэво», из-за чего Кортасар отказался публиковать там свои эссе, которые позднее появились в его книге «Вокруг дня на восьмидесяти мирах». В письме Фернандесу Ретамару, датированном июлем 1966 года, он говорит, что написал статью о романе «Рай» и что, просмотрев «три первых номера, которые грешат необъективностью с точки зрения твоих представлений», он считает, что должен послать эту статью Ретамару и тот, кроме всего прочего, сможет включить в нее свои размышления позитивного толка, касающиеся революции. Такая невероятная озабоченность мнением консультанта по поводу реализации любых своих планов и была позицией Кортасара, которой он так или иначе придерживался, и этого никак не могли понять ни его собратья по литературному буму, ни его читатели. Случай с журналом «Лайф» также служит яркой иллюстрацией этой позиции.