Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
Но, как известно, «матери живут ради детей». Она произносила эту фразу со вздохом, находя в ней утешение.
В то время матери еще не задавались вопросом, обязаны ли они по отношению к самим себе прожить жизнь хоть немножечко для себя.
…Зато дети в этот день были избавлены от занятий, и, едва позавтракав, они гурьбой вбежали в гостиную.
Ломберный стол снова стоял у стены; на нем в беспорядке валялись карты и бумага, на которой записывали счет. Эту бумагу кто-то, свернув в жгут, поджег с одного конца, чтобы прикурить. Служанка, начавшая убирать комнату, положила на
В комнате было что-то необычное… то ли запах… не то чтобы хороший запах, нет… но все же что-то было… Запах чего-то значительного.
Во дворе, перед окном, опершись на заступ, стоял долговязый Ула и слушал рассказы Марит про то, как капитан оставил на столе в комнате для гостей полдалера — блестящую, новенькую монетку, а лейтенант положил всего-навсего две двенадцатишиллинговые под подсвечник и как барыня нынче утром делила эти деньги между прислугой.
— Лейтенант оказался не больно-то щедрым, — заметила Марит.
— Да разве ты не знаешь, что лейтенантов расстреливают на месте, если они дают столько же, сколько капитаны? — крикнул ей вдогонку долговязый Ула, когда она вдруг заторопилась в дом, сжимая в одной руке ключ от кладовой, а другой держа ведро с молоком.
Из спальни капитана Йегера все утро доносился громоподобный храп. Гости вообще не ложились, а в шесть часов утра, как только подали сани, они поехали дальше, успев к этому времени прикончить вторую бутылку индийского арака и подкрепившись перед дорогой остатками телячьего жаркого, свиным студнем и водкой.
Итак, день оказался свободным, надо было только как можно лучше его использовать. Сестры возились в прихожей с лыжами, а Йёрген старался перепрыгнуть через ступеньки крыльца.
Вскоре все они уже мчались вниз по длинному крутому спуску мимо коровника; умело балансируя лыжными палками, они неслись всё быстрей, и шарфы обвивали их затылки.
При прыжке Ингер-Юханна потеряла равновесие и едва не… Но нет, она удержалась и не упала.
А случилось это, потому что в момент прыжка она поглядела на окно спальни отца, чтобы знать, наблюдает ли он за ней.
И в самом деле, капитан стоял у окна и одевался. В полдень мать собралась наконец с духом и разбудила его.
Долговязый Ула и Вороной должны были вернуться из Кристиании за три дня до рождества. Дважды в год — перед рождеством и Ивановым днем — они отправлялись в город, чтобы пополнить домашние запасы.
Вот уже девять дней, как они были в пути. Но при такой дороге, когда лошадь чуть ли не на каждом шагу проваливается в сугробы, трудно определить точные сроки.
Наконец-то, уже после обеда, дети увидели вдалеке Вороного и помчались вниз по скользкому, раскисшему насту вместе с кривым Догоняем, который надрывался от лая. Вороной, несмотря на груз и крутой подъем, весело ржал — видно, он хотел побыстрее попасть в свое стойло, рядом с Гнедым. Он явно радовался встрече и, хоть весь взмок, усердно тянул тяжелые сани вверх по склону, стремясь как можно скорее взять это последнее препятствие.
Турбьёрг и кухарка Марит стояли под навесом перед кухней. Все три сестры и Йёрген, снедаемые любопытством, топтались у саней, и даже сам капитан вышел на крыльцо:
— Ну, Ула, как вел себя дорогой Вороной? Я вижу, он весь взмок. Да и отощал порядком! Ты достал форменные пуговицы? Ну ладно. А табак, надеюсь, не забыл? А как часы? Починили?.. Ты привез счет?.. Ну, давай поскорее распряги Вороного и отведи в конюшню. Сегодня ему нужно выдать дополнительную порцию овса. А что это у тебя в руках?
Помимо счета, долговязый Ула извлек из внутреннего кармана куртки письмо, завернутое в бумагу. Конверт из тонкой голубой бумаги был запечатан красной сургучной печатью. Капитан с удивлением уставился на него. Он узнал почерк жены губернатора, а на печати — ее герб. Не сказав ни слова, капитан поспешно направился к жене.
Продукты привозили из города лишь дважды в году. Это было настоящее событие в жизни дома, и оно вызывало у всех огромный интерес. Не только детям, но и взрослым обитателям дома не терпелось узнать, что же на этот раз привезли из Кристиании, и когда поздно вечером Ула сидел на кухне, где праздновали его возвращение, и рассказывал про путешествие в город — про «нас с Вороным», про то, какие героические подвиги они свершали на том или ином подъеме (ведь всякий раз груз весил по меньшей мере на двести фунтов больше, чем в прошлый), — он был окружен известным ореолом славы, часть которого падала и на Вороного. Однажды вечером, в пургу, Вороной, сбившись с пути, сам выбрался на дорогу. Другой раз они забыли на постоялом дворе мешок соли, и Вороной, несмотря на удары кнута, никак не хотел идти; Ула так и не смог сдвинуть лошадь с места, пока не выбежала служанка и не сказала, что забыли мешок. А после этого Вороной помчался так, что только держись!
Капитан уже довольно давно расхаживал по комнате, сжимая в руке голубой конверт, и с отчаянием глядел на мать, которая, казалось, гораздо больше интересуется привезенными продуктами, чем его сообщением. Она тихо сказала ему, что вечером они все спокойно обсудят.
— В общем… в общем, мать… Да что тут обсуждать!.. Ингер-Юханна приглашена к ним на будущую зиму, и этим мы обязаны Рённову. По-моему, все совершенно ясно. Что ты говоришь? — нетерпеливо повысил он голос. — Неужели здесь что-нибудь неясно?.. Неужели ты что-то таишь от меня?
— Нет, нет, дорогой Йегер, что ты!
— В таком случае ты не должна, наблюдая за разгрузкой, поминутно тихо и многозначительно вздыхать. Эти вздохи и твоя таинственная озабоченность просто сводят меня с ума. Ты же знаешь, я это ненавижу. Я всегда говорю что думаю.
— Да я беспокоилась только из-за твоей новой формы… не забыл ли портной прислать обрезки. Ты же знаешь…
На кухне шла раскладка привезенных продуктов по бесчисленным ящикам огромного шкафа; изюм, чернослив, миндаль, колотый сахар и песок, перец и корица должны были попасть в отведенные для них места. Время от времени детям перепадало то немного чернослива, то горсть изюма или миндаля, и потому им всегда казалось, что разбор привезенных из города продуктов — нечто вроде репетиции рождества.