ХВ. Дело № 2
Шрифт:
На берегу нас встретил мужчина лет тридцати, европейской наружности в европейском платье. Поздоровался он по-французски, но нам-то было известно, что сотрудник советского консульства, совмещающий работу в МИДе со службой в ИНО ОГПУ[2], который, надо полагать, и готовил операцию по нашей заброске. Он проводил нас в крошечный пансион в Галате и предупредил, что мы можем оставаться здесь не более трёх суток, и раскланялся, передав из рук в руки три завёрнутых в плотную коричневую бумагу картонных книжечки паспортов. И всё — ни ответа, ни привета, ни записки, ни устного послания. Доверенные сотрудники Михаила Александровича (он же Меир Абрамович) Трилиссера строго соблюдали правила конспирации.
В полученном пакете оказались три «нансеновских» паспорта, выписанные на вымышленные имена в стамбульском офисе этой благотворительной организации, действовавшей под крышей Лиги Наций. «Нансеновские офисы» ещё с1922-го года раздавали начиная с 1922-го года паспорта международного образца бесприютным беженцам сначала из Советской России, а потом и из других стран — например, армянам, которым в нынешней Турции стало весьма и весьма неуютно. Для получения такого «аусвайса», дававшего беженцами право невозбранно пересекать границы многих стран и устраиваться, прежде всего, в Южной Америке, в Аргентине или Бразилии, требовалось предъявить прежние документы — к примеру, паспорта, выданные в Царской России или Временным правительством. Далее, требовалось уплатить взнос в пять франков — и в новенький документ вклеивали так называемую «нансеновскую марку», заменяющую герб государства, выдавшего паспорт.
Согласно легенде, сочинённой специально обученными людьми из известной конторы, мы с Татьяной были теперь братом и сестрой, выехавшими из СССР в поисках родителей, сбежавших из России ещё в 1919-м. В бумагах Марка значилась практически его подлинная биография: сын еврейских беженцев из Одессы, осевших в Палестине и погибших там во время недавних погромов — о полутора с лишним годах, проведённых в СССР там, разумеется, не было ни слова.
Задерживаться на трое суток в грязной, полной клопов и тараканов дыре, по недоразумению именуемой «пансионом со всеми удобствами» мы, разумеется, не собирались — простая осторожность и здравый смысл требовали сменить квартиру перед тем, как планировать дальнейшие действия. А потому с утра, пораньше, мы с Марком сначала разыскали лавку, торгующую готовым платьем, после чего, сменив, как могли, облик, отправились в Ортакёй, где, согласно полученной от «дяди Яши» шифровке, проживал некий еврейский нотариус, у которого для нас была оставлен пакет.
— И что там такого было важного? — спросила Татьяна. В голосе её сквозило раздражение: ушли, оставив её одну на три часа в этом клоповнике, настрого запретив выходить на улицу, а для верности ещё и дверь снаружи заперли.
— Всё. — отозвался я.
— Что — всё?
— Всё важное. Всё, до последней строчки. Адрес, на который надо выслать телеграмму о нашем прибытии в Стамбул, чтобы нас встретили в Палестине. Пароль для связи с тамошней агентурой. Номер счёта в иерусалимском филиале одного британского банка, где для нас приготовлены деньги, код доступа к этому счёту. Или ты всерьёз полагаешь, что наш.. э-э-э… наш друг изложил все эти данные в записке, переданной с Гоппиусом? Зря — он, конечно, авантюрист, но не дурак… был.
«Общим другом» и тому подобными эвфемизмами мы с некоторых пор именовали «дядю Яшу». В его шифрованном послании имелась ещё кое-какая информация, ценность которой в разы превосходила всё то, что я перечислил Татьяне — но об этом я решил пока помолчать. Успеется.
— Ничего я не думаю. — Татьяна явно не собиралась сдаваться. — Только почему меня-то понадобилось здесь оставлять, когда вы отправились за пакетом? И не надо рассказывать про восточные обычаи, согласно которым женщинам полагается сидеть дома. Насмотрелась уже: прекраснейше ходят по всему городу — и, заметь, без всяких там паранджей!
Я пожал плечами.
— Да я и не собирался. И вообще, в Турции паранджи не в ходу, это вам не Туркестан, тут мусульманки обходятся платками-хиджабами. А в пансионе тебя оставил, потому как местечко уж больно ненадёжное — надо кому-то приглядеть за нашими вещами. А то обчистят ведь до нитки, охнуть не успеем!
На самом деле, оставляя Татьяну в пансионе, я руководствовался совсем другими соображениями. Ясно было, что коллеги того господина, что встретил нас на пристани, будут и дальше за нами присматривать. Вряд ли у советского посольства в штате достаточно грамотных «топтунов», чтобы легко организовать слежку сразу за двумя «объектами» — за нами с Марком и за пансионом, — а значит, бдительность они неизбежно ослабят. Не то, чтобы я ожидал от соотечественников какой-либо пакости, в конце концов, если они собирались её устроить, у них была для этого масса возможностей задолго до нашего прибытия в Стамбул. Интуиция, однако, подсказывала, что рано или поздно нам придётся избавиться от этой опеки, тем более, что в письме, оказавшемся в пакете, имелся совет, как это сделать. И именно ему я и собирался сейчас последовать — разумеется, не раньше, чем Татьяна перестанет кипятиться и вспомнит, наконец, о здравом смысле.
— Есть что-то хочется… — сменил тему Марк. — С ночи маковой росины во рту не было. Может, поищем какое-нибудь заведение поприличней, заодно и город посмотрим?
Ты же здесь, вроде, уже бывал? — отозвался я. В словах напарника был резон: есть действительно хотелось, а подвергать риску своё пищеварение в крошечной харчевне, устроенной на первом этаже нашего «пансиона» я опасался. И дело даже не в полчищах тараканов, грязи и застоявшихся ароматах прогорклого бараньего жира и горелой рыбы. В заведении явно предпочитали восточную кухню с неумеренными дозами пряностей и острых ингредиентов в каждом блюде, а к такой пище лучше привыкать постепенно, не ставя под удар собственное пищеварение.
В районе Пера, кажется, есть европейские рестораны и кафе.
– припомнил я то немногое, что знал о турецкой столице начала двадцатого века. Пошли, в самом деле, посидим, пообедаем. Кстати, ты не в курсе, случайно, тут можно поменять золотые десятки? А то турецких лир у нас разве что на пару чашек кофе в приличном заведении…
Это же Стамбул. — хмыкнул Яша. — Здесь в ходу деньги из любой страны мира, а золото и серебро — так в особенности. А поменять можно хоть у уличного менялы — их здесь называют «Саффары». Заметил может: сидят на ковриках, курят кальян, кофе потягивают, а перед ними — такие плоские деревянные ящички-кассы? Колоритные такие персонажи — прямиком из сказок «Тысячи и одной ночи». Только уговор: торговаться буду я, вас они надуют!
— Ну, уж нет! — возмутился я. — Чтобы я отказал себе в подобном удовольствии — не дождётесь! Или они тут по-английски не понимают?
— Стамбульские саффары по большей части греки и евреи, так что всё они понимают, и английский, и французский и даже русский. Да и незачем это — они вообще без слов обходятся. Берут твои деньги, потом показывают те, что предлагаются в обмен — и на пальцах показывают курс. Удобно!
— Тогда чего мы ждём? — я пересчитал жиденькую пачку лир (не слишком-то щедры «товарищи» из посольства!) — Только, как обменяем золото — надо будет поискать, где тут торгуют одеждой и обувью. Пора нам с вами, братцы, менять внешность.
— Это лучше тоже в Пере. — сказал Марк. — Там на каждом углу европейские магазины, а в здешних лавчонках — либо тряпьё да обноски, либо восточное платье. А оно нам к чему?
До Перы с её европейскими ресторанами и магазинами мы так и не добрались. По дороге Марк разглядел маленькую кофейню — в ней мы и осели на следующие полтора часа. Владелец заведения, седоватый грек, недурно говоривший по-русски, обрадовался таким посетителям и обслужил нас самолично. Овощной салат с греческой брынзой и помидорами, очень много жареного мяса, пшеничные свежевыпеченные лепёшки, кусками которых полагалось пользоваться вместо столовых приборов, ледяной лимонад с имбирём и мятой, который подали в большом запотевшем стеклянном кувшине.