Хвала и слава. Книга третья
Шрифт:
— Все это выглядит очень романтично, — сказала Геленка, стоя на крыльце, — но не лучше ли все-таки взять у тети машину? Были бы в Варшаве через два часа.
Анджей, поправляя под сиденьем мешки с овсом, сказал:
— Тебе хорошо говорить — машина, машина! Конечно, лучше было бы, но для машины нужен бензин, а у тети бензина уже нет. Достать где-нибудь по дороге — об этом не может быть и речи. Откуда сейчас взять бензин? Если где и остался, так немцы наверняка забрали.
— В самом деле, — сказала Геленка без улыбки. — Ты иногда рассуждаешь даже логично.
— Ну, Геленка, едем с нами, — сказал Ромек, усаживаясь на соломенных «козлах».
— Знаешь, что-то нет охоты, — ответила Геленка. — Уж очень скучная будет поездка…
— Боюсь, как бы она не оказалась слишком веселой, — заметил Анджей.
Геленка пожала плечами.
— Тетя тоже уговаривала меня ехать, но мама не согласилась, — добавила она вдруг как-то очень многозначительно. — Непременно хочет, чтобы я осталась.
Анджей вначале не обратил внимания на ее слова, но Геленка вздохнула совсем «по-взрослому», и он, оторвавшись от дела, взглянул на нее.
— Что это с тобой сегодня? — спросил он, нахмурив брови.
— А у тебя вид такой, словно ты на пикник собрался, в лес, — лениво сказала Геленка. — Вы совсем как дети.
— Дети или не дети, — сказал Ромек, — но что все это может кончиться походом до лясу [3] — это наверняка.
Анджей задумался. Сейчас это старое выражение, пахнущее романтизмом и чуждой ему жеромщиной, приобретало новое значение.
— Снова до лясу? Как все повторяется!
3
Выражение «идти до лясу» во время восстания 1863–1864 гг. означало: «принять участие в восстании».
Геленка не сразу схватила смысл этих слов и удивленно спросила:
— О чем это вы говорите? — Но тут же смутилась. Выезд и в самом деле был похож на обычную прогулку. Ройская притворялась веселой, юноши нетерпеливо вертелись. Лицо Оли, обрамленное серой вуалью, было очень красиво. Спыхала сидел бледный, сжав губы. Пожалуй, только он один понимал все безумие этой необыкновенной экспедиции. Все это вдруг показалось ему путешествием куда-то в глубь доисторических времен, назад от цивилизации.
Ромек стегнул лошадей, они рванули, и не успели пани Ройская и Геленка оглянуться, как повозка выехала за ворота и помчалась по деревенской улице. Было сухо, и вскоре повозка скрылась в клубах пыли, поднявшейся над дорогой.
За деревней широко простирались вспаханные поля. Кое-где всходила молодая, еще розовая озимь. На бледно-голубом небе плыли редкие, очень белые облачка. Погода обещала быть устойчивой.
Подъехав к городку, они, к своему удивлению, увидели красный флаг на ратуше. Каким образом он оказался сейчас по эту сторону Буга — было непонятно. На рыночной площади стояли советские танки и автомобили. Не задерживаясь, поехали дальше.
Сразу же за железнодорожным полотном, за дорогой, ведущей к кирпичному зданию сахарного завода, готические трубы которого были видны издали, начинался лес. Вначале он высился только по левой стороне дороги, затем потянулся и с другой. Выехали на шоссе, по которому отступала польская армия. В кюветах валялось много военного имущества. Все чаще попадались на глаза ящики с артиллерийскими снарядами. Когда выехали из лесу, ящиков стало еще больше — кюветы были попросту завалены ими.
Ехали молча. Всем стало как-то не по себе, когда они увидели войска в местечке. Только сейчас Оля поняла, на что она отважилась, и ее охватил страх. Каким безумием было согласиться на эту, как она называла, «экскурсию» и подвергнуть опасности не только себя, но и сына! Она ждала, что Спыхала как-то успокоит ее, ободрит. Но Казимеж сидел нахохлившийся, угрюмый, думал о чем-то своем и не произносил ни слова. Оля ни разу не подумала о том, что рядом с ней сидит ее бывший жених. С этой историей давно было покончено, и она о ней даже не вспоминала — давно поставила на этом крест. Ведь столько лет минуло с тех пор, жизнь ее прошла в заботах о детях, о муже, и не было в ней места воспоминаниям о прошлом, о той песне, которую Оля пела когда-то в Одессе.
Туман медленно подымался меж деревьев, и шоссе открывалось перед глазами, словно пустынная просека. Лента асфальта была испещрена следами снарядов. Еще несколько дней назад эту дорогу бомбили. Здесь и там стояли обезглавленные деревья. Сломанные ветви сосен и грабов густо усыпали землю. Высоко на дерево закинуло труп зайца. Раздробленные лапы свисали с сосновой ветки, будто елочное украшение.
Убитых они еще не видели. Однажды им встретился небольшой свеженасыпанный холм. Песок, взятый из придорожного рва, был еще влажный. Могилу венчала солдатская каска — больше ничего.
Проезжая мимо холма, они не сказали друг другу ни слова, только Ромек, переложив вожжи в левую руку, снял на минуту фуражку. Потом они встречали много таких могил.
Лес кончился. По обе стороны дороги раскинулись вспаханные и невспаханные поля, но людей на них не было видно. Еще не утихла война, еще трудно было взяться за сев или пахоту. Впрочем, в Пустых Лонках крестьяне окрестных деревень уже выходили в поле и работали, несмотря на бомбежки и бои.
Тишина полей со всех сторон обступила шоссе. Лошади мерно трусили, и Ромек все спокойнее погонял их. Постепенно всех охватило прежнее настроение — они снова почувствовали себя словно на прогулке.
Впереди простиралось пустынное шоссе, не было ни пешеходов, ни телег, ни автомобилей.
Несмотря на то, что ехали они уже более двух часов, лошади не устали. Все-таки решили сделать привал. Анджей и Спыхала, чтобы размять ноги, пошли через поле. До сих пор они не обменялись ни словом — ни в повозке, ни сейчас, когда остались наедине.
Кое-где уцелевшие вдоль шоссе провода были усеяны ласточками. Анджей удивился, что они еще здесь, что их не спугнула война.
Едва после привала повозка двинулась, как Анджей, оглянувшись, вскрикнул:
— Внимание, грузовик!
Ромек с перепугу вытянул кнутом по лошадям. Анджей остановил его:
— Ладно, ладно, он еще далеко, не гони их, понесут. Он то и дело оглядывался. Ромек свернул на обочину, чтобы дать дорогу грузовику.
Вскоре их нагнала большая серая машина. В кузове стоя ехали немецкие солдаты с винтовками в руках. Мелькнула военная фуражка шофера.
Когда грузовик обогнал их, они увидели, что солдаты конвоируют сидящих на дне кузова одетых в черное бородатых людей: это были евреи.