Хвала и слава. Книга третья
Шрифт:
— А что за чудаки?
— Да так. Разные. Сам увидишь.
— Все это совсем некстати, — сказал Анджей. — Мне надо серьезно поговорить с тобой.
— Завтра поговорим.
— Утром я хотел бы уже уехать.
— Завтра нет парохода.
— Поехал бы поездом.
— А о чем ты собираешься со мной говорить?
— Мама приказала мне поговорить с тобой обо всем. Она хочет, чтобы ты вернулся в Варшаву.
— Ну, знаешь! — вспыхнул Аптек. — Что мне делать в Варшаве? Здесь я сижу, как мышь под метлой, никто обо мне и не знает. А в Варшаве?
— Может, там нашлось бы и для тебя какое-нибудь дело.
— А ты думаешь, здесь не найдется? Еще увидишь. Ты голоден?
— Признаюсь, съел бы «того-сего», как говорит пан Козловский.
— А что с Ромеком?
— Он в Варшаве.
— Работает?
— Вместе со мной.
— Воображаю, что у вас там за работа!
— Ну, скромная работа в небольшой мастерской. Однако и это пригодится, из этой мастерской, может, что-нибудь и получится. Ромек торчит в ней целыми днями.
— Ну, пошли в столовую. Посмотрим, не дадут ли нам «того-сего».
Они спустились в огромную столовую, занимавшую половину первого этажа. За большим столом сидели Кристина и Марыся Татарская. Анджей почувствовал робость. Антек плел им какую-то чепуху, и видно было, что он с этими паннами на короткой ноге. Собственно говоря, Анджей не мог понять, что эти особы тут делают, откуда они взялись, и не знал, как объяснить беспечное, легкомысленное настроение, которое здесь царило.
Вошел высокий юноша в лакированных ботинках. Представился:
— Скшетуский.
— «Ты такой же Скшетуский, как я Заглоба», — подумал Анджей, рассматривая нового знакомого. Но тот отвернулся и начал шутить с паннами. Подали великолепную малиновую наливку, и это было только начало. Больше всего удивило Анджея, что и наливку и закуски подавала Анеля. Она даже не взглянула на него, и Анджей сделал вид, что принимает это как должное. Впрочем, его уже ничто не удивляло. Он был очень голоден, на пароходе ничего не ел, и вино сразу ударило ему в голову. Но он вполне отдавал себе в этом отчет и старался ничего не говорить, чтобы не сболтнуть что-нибудь лишнее.
Столовая наполнилась людьми. Всякий раз, когда кто-нибудь входил, Анджей вставал, а Антек говорил: «Мой брат». Анджей кланялся либо подавал руку и садился на свое место.
Время было уже позднее, и Анеля, не обращая внимания на сидящих за столом, накрыла к обеду. Тут Анджей огляделся вокруг и попытался сосчитать присутствующих. Дойдя до двенадцати, он запутался и начал сначала. Ему казалось, что он считает про себя, однако через некоторое время Марыся спросила его:
— Что это вы пересчитываете, пан Анджей?
Анджей и не заметил, когда она очутилась рядом с ним за столом. Он взглянул на нее с благодарностью. Вопрос был незначительный, но Анджею он показался выражением внимания.
— Я опьянел, — сказал он и посмотрел на молодую актрису — как ему представилось — с нежностью, ей же показалось, что он смотрит на нее беспомощно.
Начался деревенский обед. Хмель уже выветрился у Анджея из головы, и он с большим вниманием стал прислушиваться к разговору. Ему наконец удалось пересчитать сидящих за столом. Всего оказалось тринадцать человек. Кроме Антека и Скшетуского, за столом сидели еще четверо юношей и две девушки — это было уже восемь человек; хозяин дома; пожилой господин с усами, по виду управляющий; Марыся и Яцек — двенадцатилетний ученик Антека. Анджей был за столом тринадцатым и даже сидел на самом углу. Разумеется, рядом с Марысей.
К столу вместе с Анелей подавал юноша лет двадцати. Анджей заметил, что между ним и Антеком существует какое-то особое взаимопонимание. Юноша был стройный и красивый, с необычайно быстрым взглядом, как и пристало адъютанту. Анджей не сразу узнал в нем кучера, который привез его из Пулав.
Как Анджей сразу заметил, это не был обычный деревенский обед. В нем было столько «торжественности», словно у ксендза на отпущении грехов. Сначала было множество холодных закусок, к которым подали водку. Но Анджей стал уже более осмотрительным, пил мало, а то и вовсе отказывался. Марыся ему не подливала, один раз даже удержала его руку, потянувшуюся к рюмке, вернее, к толстому тяжелому бокалу.
— Не пей, — сказала она.
— Почему?
— Увидишь.
Потом были поданы запеченные в маленьких глиняных горшочках почки. Очень вкусные, хотя и не хватало в них красного перца. Зато майораном пахло на всю комнату.
Занятые едой, гости разговаривали мало. Теперь Анджей мог спокойно рассмотреть присутствующих. Только вот стеснял взгляд Антония, время от времени останавливавшийся на нем. Этот серьезный и проницательный взгляд больше всего убедил Анджея, что брат очень изменился.
Нетрудно было догадаться, что трое из молодых людей находятся в подчинении Скшетуского. Впрочем, один из них, одетый весьма небрежно, в простой военной одежде, помятой и в пятнах, не был похож на подчиненного. Он был горбат, правое плечо заметно выступало под парусиновой курткой, а голова казалась втянутой в плечи. Зато лицо у него было такое, что Анджей подумал: «Будь я немцем и попадись он мне на улице, застрелил бы на месте». Горбатый ел мало, не принимал участия в разговоре и много пил.
Руководство застольной беседой взял на себя хозяин, пан Тарговский. Заметно было, что он старался придать разговорам за столом как можно более незначительный характер. Вначале сам он беседовал с управляющим, паном Заорским, о хозяйственных делах, об уборке картофеля и свеклы. Пан Тарговский произносил длинные монологи, а пан Заорский, краснея, неизменно отвечал либо: «Правильно, правильно», либо: «Правильно вы это сказали, пан помещик».
Пани Тарговская молчала, опустив глаза в тарелку. Минутами казалось, что она едва сдерживает слезы. Впрочем, она стремилась скрыть тревогу и с безупречной вежливостью хозяйки старательно угощала сидящих рядом с ней юношей. Молодых людей не надо было уговаривать. Они ели за троих и даже за четверых, попросили по второй порции пришедшихся им по вкусу рубцов в мисочках. Запасы, приготовленные для этого пира, были, по-видимому, неистощимы.