Хвала и слава. Книга третья
Шрифт:
Анджея удивил этот вопрос.
— Из пистолетов и карабинов.
— Да, да, верно, из пистолетов и карабинов. Очень неудобно было стрелять. Приходилось хорошенько целиться и, кроме того, надо было знать оружие: выше цели оно метит или ниже.
— Они были хорошие стрелки.
— Да уж что касается кровопролития, на это они были мастера. Как там, у Сенкевича: «убил десяток солдат». Убил — и ничего.
— Ну, времена были другие, — скорее подумал, чем сказал Анджей.
— Конечно, другие. А сегодня автомат. Что за великолепное изобретение! Тррр-тррр, прошил очередью, даже не целясь, — и мужик готов, лежит.
— Я целился, — сказал Анджей.
— Удобная цель была. Валерий в светлом пальто, и ночь не темная.
— Красивая ночь, — задумчиво сказал Анджей.
— Красивая и теплая. Октябрь здесь всегда красивый. Хороший это месяц. Звезды горят так ярко!
— И поля пахнут.
— Ты по полю шел? Перепачкался, как черт.
— Да, я торопился. Не разобрал даже, какая погода, только сейчас вспомнил, как хороша была ночь.
— И какая тихая! Стоит себе над польской равниной. Красивая страна. Ты молодчина, Анджей. Справился.
— А откуда вы…
— Владек мне сказал. Ну, и сам я видел. К сожалению.
— Все убиты?
— Все. Перебили всех.
— И Антека?
— Да. К сожалению, и Антека. Для вашей матери это будет большое горе.
Анджей пошевелился.
— Как ужасно!
— Это тебе, — дядя протянул к нему руку, — только кажется. Во всем есть свой смысл.
— Какой смысл может быть в убийстве?
— Но ведь ты же сам убил.
— Он был очень плохой человек.
— Может быть, это тебе только казалось. Он такой же, как и всякий другой.
— Он подлый.
— В каждом из нас есть подлость. Да, он тоже убивал. Давно это было, но все-таки убивал.
— И что же там, у Тарговских?
— Ну и ничего. Все вполне по-польски, по-дворянски. Похоронят всех в одной могиле. Вот и договорились, вот и пришли к соглашению.
— Разве для того, чтобы они пришли к соглашению, надо было убивать их? У нас общий враг.
— Возможно. Одни считают, что у нас один враг, другие — что у нас два врага. По-разному считают. И тем не менее сражаются, хорошо сражаются, как во времена Кмицица. Верно?
— А что же остается делать?
И вдруг Анджей вспомнил:
— О боже, Антек убит!
— Тяжело?
— Нет. Я не могу себе этого представить. Он всегда был со мной, столько лет. Мой старший брат. Нет, я не верю. Откуда вам стало известно?
— Мне сказал Владек. Он все видел.
— Их похоронили?
— Так быстро? Ночь ведь. Дождутся утра. Нужно время, чтобы выкопать ров, большой ров.
— И Кристину?
— И Кристину.
— И Марысю?
— Что касается Марыси, то я не уверен. Говорили, что кто-то убежал. А может быть, это о тебе говорили?
— Я не убежал.
— Нет. Ты вышел на рыцарский подвиг. Как в романе. Охота на краснокожих. Стрелял сзади, в спину безоружному…
— У него был автомат.
— А ты откуда знаешь?
— Сказали.
— Стрелял в человека, которого ты ненавидел всю жизнь.
— Он унижал моего отца. Я не мог не ненавидеть его.
— Да? Но разве за это убивают?
— Я убил его не за это. Но он высмеивал моего отца.
— Ты любил отца?
— Я и сейчас его люблю.
— Но отца уже нет.
— Где-то есть. Вернется.
— И снова будет печь пирожные.
— Да, печь пирожные! Кто-то ведь должен печь пирожные. Но он был мой отец.
— И за отца ты убил Валерия. Жестоко отомстил.
— Никто другой не мог этого сделать.
— Ну конечно. Судьба так сложилась. Вот для чего ты явился в эту усадьбу. Никто другой не мог этого сделать.
— Ни у кого не было оснований больше, чем у меня.
— Но он же был человек.
— Ужасный человек.
— А помнишь его глаза? У него были очень красивые глаза, совсем такие же, как у Антония. И в эту минуту, наверно, глаза Антония выглядят точно так же — открыты, но не видят. Словно глаза убитого зайца.
— У всех трупов такие глаза.
— У всех убитых.
— И умерших.
— Умершим глаза закрывают. Помнишь ты тетю Михасю?
Анджей рванулся с места.
— Откуда ты знаешь о тете Михасе? — вдруг крикнул он громко.
— Тише там! Дайте спать! Кто там кричит? — раздались голоса.
Анджей заговорил тише.
— Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что сделал, чтобы я говорил «не убий». Но я не скажу «не убий». Меня со школьной скамьи учили убивать. Мне говорили, что это обязанность человека, мужчины. Меня учили обращаться с оружием. Меня учили охотиться на зайцев и куропаток. Это мужское дело, а я мужчина, настоящий мужчина, я умею убивать. И доказал это.
Анджей прошептал все это стремительно и не глядя на дядю. И удивился, что тот не отвечает ему. Он приподнял голову, которая весила, наверно, центнер, и посмотрел в ту сторону.
Рядом никого не было.
IV
Анджея разбудили движение и шум. Видно, объявили поезд, потому что пассажиры заволновались. Вначале поднимались поодиночке, потягиваясь и зевая. Потом вдруг все разом ринулись на перрон. Было уже светло и очень холодно. После утреннего заморозка начинался погожий осенний день.
Около шести вполз люблинский поезд. Он был уже почти полон, и новым пассажирам пришлось бороться за места — и с теми, кто уже сидел в вагонах, и между собой. Возвышаясь над всеми благодаря своему росту, Анджей мог разработать стратегию борьбы за место для себя. Труднее всего было с бабами. Своими мешками, корзинами, наконец, своим собственным телом (они искусно обложили себя со всех сторон ломтями солонины) эти пассажирки закрывали всякий доступ как через двери, так и через окна (люди пытались пробраться внутрь вагонов даже через выбитые окна).