Хвала и слава. Книга третья
Шрифт:
II
Когда Анджей вошел к себе в комнату, он в первую минуту не узнал человека, ожидавшего его. В углу стоял высокий и словно закопченный Лилек. Он в нерешительности переступал с ноги на ногу, и по его напряженной позе видно было, что в любую минуту он готов бежать. Лилек нервно мял в руках и без того измятую кепку, а когда начал говорить, губы его задрожали.
— Анджей, — сделав усилие, вымолвил он, — я провалился. Негде переночевать. Нельзя ли у тебя?
Анджею стало
— Ну разумеется, — сказал он. — Но почему ты стоишь? У тебя такой вид, будто ты собираешься бежать.
— Потому что, если здесь нельзя… — пробормотал Лилек.
— Садись, — резко сказал Анджей.
— Я целый день бегаю по городу.
— Надо было сразу прийти сюда, — как-то сухо сказал Анджей, но затем добавил мягче: — Садись, парень.
Лилек сел на кровать.
— Если позволишь, я бы сразу же лег, — сказал он просительно. — Всю ночь не спал.
— Ложись, конечно. — Анджей пожал плечами. — Что за церемонии!
— Я боюсь… за тебя, — сказал Лилек.
Он снял ботинки и лег на кровать, забившись к стене, в угол, как загнанный зверь.
— Что произошло? — спросил Анджей, садясь на стул.
— Я выполнял задание.
— Гнались за тобой?
— Нет, сам носился.
— А почему ты сказал, что провалился?
— Мне дали знать. Соседи. Возвращаться домой нельзя, там сгребли всех.
— Скверная история, — сказал Анджей.
— Что мне теперь делать? — спросил Лилек.
— Пока спать, — сказал Анджей. — Завтра все обдумаем. Хочешь есть?
— Нет. Пожалуй, нет. Пить хочется.
— Я принесу тебе чаю.
— Никто не должен знать, что я здесь.
— Только панна Текла. Это она тебя впустила?
— Старушка? Да.
— Никто ничего не будет знать. Принесу тебе чаю. Я сам.
— Как хочешь.
— Будем спать на одной кровати. Подвинься к стене.
— А тебе не будет неудобно?
— Да нет же.
Когда Анджей вернулся с чаем, Лилек уже спал. Не дождался, заснул, пока Анджей кипятил воду. К Геленке Анджей не пошел — не хотелось ни красного вина, ни разговоров с Бронеком. Час был еще ранний, но в доме все уже укладывались на ночь: каждый запирался в своей комнате. Анджей опустил маскировочную штору, зажег настольную лампочку. Попробовал читать, но как-то ничего не шло в голову.
Лилек спал, тяжело дыша. Анджей вытащил из-под него одеяло и хотел раздеть его, но Лилек отбивался во сне. Анджей оставил его в покое и вернулся к книге. Однако тишина замершего дома, примолкшей улицы усыпляла его. Глаза стали слипаться. Он разделся, пошел в ванную, умылся и вернулся в комнату. Тем временем Лилек, видно, проснулся, снял с себя одежду, сложил ее на стуле и снова улегся. Анджей лег рядом с ним и, погасив свет, тотчас же заснул.
Среди ночи он проснулся. Лилек держал его за руку.
— Ты не спишь, Анджей?
— Не сплю, — сквозь сон пробормотал Анджей.
— Слушай. А если немцы придут сюда?
— Не придут.
— А если? Погибнете все.
— Ну так погибнем. Так или этак, риск ведь всегда есть.
— Собачья жизнь.
— Спи, Лилек. Завтра что-нибудь придумаем.
— Что же тут можно придумать?
— Надо же тебе куда-то скрыться! По-моему, тебе надо идти до лясу.
— Черт бы их побрал, всю эту шайку! Гоняют человека, как кота по двору.
Уснуть они уже не могли. Лилек пошевелился.
— Что этот Януш — твой дядя? — спросил он.
— Никакой не дядя. Просто я привык так называть его.
— А почему?
— Давно знакомы. Он мою маму знает с детства.
— А откуда он знал Вевюрского?
— Не помню. Кажется, встречались еще в Париже.
— В Париже?
— Ну, ты ведь знаешь, Вевюрский был в эмиграции. Оттуда он и привез эту Ядвигу.
— Так-то оно так, но вот что они были хорошо знакомы — это совершенно непонятно.
— Почему же? И тот человек и этот человек.
— Знаешь сам, — Лилек вздохнул, — человек человеку волк. Преследуют друг друга.
— Не знаю, зачем бы Янушу преследовать Вевюрского.
— По самой природе.
— Ну, может быть… Спи-ка ты лучше.
— Нет, нет. Теперь я не засну. Я прислушиваюсь.
— Что тебе прибавится от этого прислушивания? Придут так придут.
Они замолчали. Весенняя ночь была безмолвна. За окном, завешенным черной бумагой, темной плитой лежал сон.
Лилек опять взял Анджея за руку.
— А ты был в Париже?
— Нет, не был.
— Какой он, этот Париж? — равнодушно и сонно пробормотал Лилек.
— Город как город.
— Э, нет, говорят, что красивый.
— Говорят.
— А как там людям живется?
— Как везде — плохо.
— А почему про него говорят, что красивый?
— Ну как почему? Улицы красивые, большие. Светлые улицы. Дома, парки. Старый костел готический, Нотр-Дам де Пари…
— Как?
— Нотр-Дам де Пари — так называется этот костел. Река Сена. Много мостов. И художников там много.
— Художников?
— Ну, тех, что рисуют картины. Природу, реки, мосты, цветы, девушек. — Рассказывая Лилеку о том, чего никогда не видел и никогда не увидит, Анджей и сам увлекся.
— Вевюрский в тюрьме мне рассказывал. Женщины, говорит, у них красивые и всем глазки строят.
— Ого, — засмеялся Анджей.
— Вевюрский говорил, что рабочим там тоже плохо живется.
— Ну, сейчас там вообще всем плохо. Ведь там тоже война. Женщины строят глазки — но немцам.
— Наши-то на немцев не обращают внимания, — с твердой верой в это заявил Лилек.