Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
Наконец через восемь долгих дней наступил этот завтрак. Оказалось, что приглашен и Генрик, ему позвонили накануне, так что они поехали вдвоем. Это было где-то очень далеко, за мостом Отей, в огромном доме стиля модерн. В те времена французский модернизм еще очень напоминал венский «сецессион». Они вошли в один из многочисленных подъездов огромного строения и поднялись на пятый этаж в лифте, тесном, как клетка попугая. Открыла им типично русская горничная и пригласила в комнату, где уже оживленно беседовали несколько человек. Маленькая женщина, хрупкая, очень худая и с какими-то угловатыми движениями, поднялась при их появлении с широкой белой стеганой тахты, на которой сидела по-турецки. Стриженные «под мальчика», прилизанные волосы с пробором на левой стороне блестели от бриллиантина. На ней было свободное домашнее платье с огромными яркими цветами, в руках она держала продолговатый янтарный портсигар.
К
— I am so glad [45] , — сказала она, протягивая ему руку; с Антоневским она поздоровалась, как с коллегой.
Януш смотрел на Ариадну, словно на неизвестное ему насекомое, и она, очевидно, почувствовала этот взгляд, потому что, знакомя гостей между собой, держалась еще более неестественно и очень принужденно смеялась. Общество собралось исключительно мужское. Из всех присутствующих Януш знал только здоровенного рыжего художника-поляка, который был не просто художником, но имел также счастье быть сыном герцогини Лихтенштейн. Он, разумеется, считался весьма желанным гостем в любом собрании. Кроме него, были еще русский композитор Голухов — добродушный великан с лицом татарского типа, молодой американский писатель Гленн Уэй, затем лодзинский магнат Виктор Гданский — человек с красивым ассирийским профилем и порывистыми движениями, и, наконец, молодой парижский дирижер Дезо, который болтал без умолку и показывал всякие штучки, как заправский цирковой клоун. Януш сел на предложенный ему стул, Ариадна вернулась на свою огромную тахту, которая в этой тесной комнате казалась еще больше. Мышинский посмотрел в окно, за которым открывался вид далеко за Сену, до решетчатой башни Эйфеля и двух темных башенок Трокадеро. Гости и хозяйка продолжали беседу, в которой Януш ничего не понимал. Ему стало очень грустно. Ожидали еще Жана Сизо, который должен был стать «гвоздем» этого завтрака, и молодого художника по имени Биби. Разговор вертелся вокруг предстоящего концерта в театре на Елисейских полях, которым должен был дирижировать не Дезо, а кто-то другой. Бросалась в глаза неискренность разговора.
45
Я так рада (англ.).
Наконец Ариадна, щебетавшая с рыжим художником, заметила, что Януш все время молчит и смотрит в окно. Она повернулась к нему:
— Вам, господин граф, все это, наверно, неинтересно, вы недавно в Париже… Как вы себя чувствуете здесь?
«Констатировать вслух то, что и так очевидно, считается в обществе грубой ошибкой», — подумал Януш и заключил, что Ариадна еще далеко не достаточно «пообтерлась» в большом свете.
— Где здесь? В Париже или у вас? — спросил он.
Ариадна рассмеялась. Такое разграничение походило на дискриминацию. Осторожности ради она не стала уточнять вопрос. И тут как раз вошел Сизо, молодой человек с густой, как шерсть, и черной, как вороново крыло, шевелюрой. Кожа у него была смуглая; тонкий слой грима придавал щекам легкий румянец, а губам яркость. Красивые, большие и грустные глаза составляли полный контраст со всем, что он говорил. Сизо устроился на белой тахте рядом с Ариадной, и теперь уже никому не удавалось вставить ни слова. Поэт говорил только о себе, много, пространно и очень забавно. Слушая его болтовню, Януш перевел глаза на симпатичного американца Гленна, сидевшего в кресле напротив. Его фланелевые брюки небрежно ниспадали на запыленные ботинки, носки болтались живописной вязкой баранок. Американец улыбался, и в его улыбке можно было прочесть и неуверенность, и замешательство, и, пожалуй, восхищение; чертами он немного напоминал Юзека.
Ройского, такой же пушок золотился у него над верхней губой, только лицо было чуть более продолговатое. Гленн казался очень милым человеком. Когда уселись за стол, Януш окинул взглядом гостей. Все они, по сути дела, были люди симпатичные, содержательные, незаурядные, и каждый в отдельности наверняка мог бы рассказать Янушу массу интересных вещей, но общепринятые правила хорошего тона принуждали их изрекать какие-то немыслимые «истины», они мололи языком, любой ценой стараясь сострить, пока наконец не сползали на скользкую дорожку сплетен и потом уже стремительно мчались по ней, как санки с ледяной горы. Голухов утверждал, что Массне — самый гениальный композитор в мире; Биби — явившийся позже всех молодой художник с бородой, которая казалась Янушу уродством, — говорил, что не может смотреть на Моне, потому что тот вульгарен, и что Матисс не умеет пользоваться цветом; Сизо доказывал, что самое красивое зрелище в мире — это ярмарочные тиры с опрокидывающимися фигурками; рыжий художник скептически улыбался
46
Почему? (франц.).
Ариадна сидела во главе стола и очень напоминала синицу, когда поворачивала свою маленькую, гладко причесанную головку то к одному, то к другому участнику разговора, На столе рядом с ее прибором стоял телефонный аппарат, очень странный, высокий, покрытый желтым и красным лаком. Аппарат то и дело звонил, и Ариадна с кем-то беседовала, соблюдая ту или иную степень вежливости. Блюда, мерзкие на вкус и не слишком обильные, подавались на чудесном китайском фарфоре. За столом много говорили о выставке прикладного искусства, которая должна была вскоре открыться на Эспланаде Инвалидов. Януш ничего во всем этом не понимал и скучал неимоверно. Дезо и бородатый Биби рассказывали о малом оперном сезоне, который устраивала на свои деньги одна певица, и вволю потешались над программой этих выступлений и над композиторами, писавшими для этой певицы оперы и балеты, хотя среди авторов назывались такие имена, как Стравинский, Равель и Шимановский{78}. Огульное охаивание и мелкие сплетни, составлявшие суть беседы, раздражали Януша. Высокий рыжий художник тоже не принимал участия в разговоре и время от времени пристально поглядывал на Януша. Ариадна, не забывавшая подбавить яду в сплетни, к концу завтрака уже не только отвечала на телефонные звонки, но и сама звонила кому-то.
Из общего разговора Януш все же понял, что в «Casino de Paris» готовится новая программа под названием «Искушение святого Антония» в декорациях и костюмах Ариадны. Одного не понимал Януш: какие же могут быть костюмы в этом представлении? Святой Антоний в обычной своей хламиде, ну и, разумеется, толпа голых женщин. Однако Ариадна и ее гости бесконечно долго обсуждали эти костюмы.
Потом вернулись пить кофе в комнату с белой стеганой тахтой. Януш заговорил с Виктором Гданским, который показался ему симпатичнее других, хотя тоже не лишен был претенциозности.
— Вы чувствуете себя здесь чужим? — спросил Виктор. — Еще не освоились в Париже?
— Разве это и есть Париж? — ответил Януш вопросом на вопрос. — Мне кажется, что есть еще какой-то другой Париж.
— Их много, других, — задумчиво произнес Гданский, глядя в окно. — Только неизвестно, который из них подлинный.
— Ну, уж только не этот, — процедил Януш, бросив взгляд на Ариадну, которая притащила в комнату свой неразлучный телефон и теперь снова восседала по-турецки на белой тахте.
По-птичьи наклонив голову, она поочередно выслушивала то Сизо, который произносил свои патетические речи, вытянув вперед руку, вооруженную папиросой, то Дезо, который плел какую-то чепуху и, все громче заливаясь смехом, цинично издевался над высказываниями поэта.
— Мне дорог любой Париж, — сказал Гданский.
— А не кажется ли вам, что когда-нибудь настанет время выбирать? — спросил Януш, серьезно посмотрев на него.
Условившись с Виктором встретиться через неделю, Януш улизнул, ни с кем не попрощавшись.
II
Ариадна, видимо, забеспокоилась, так как на другой же день позвонила Янушу в гостиницу. На этот раз Януш был не очень вежлив, не пытался скрыть усталость и скуку. И почувствовал, что Ариадна задета этим. Она сказала, что тоже придет к Виктору повидаться. Януш положил трубку так, будто откладывал в сторону орудие пытки. Ему уже казалось, что он обрел покой, что все можно считать простым недоразумением, и вдруг его бывшую подругу, видимо, охватило какое-то беспокойство. Сколько воды утекло за эти восемь, нет, даже двенадцать лет. Чего еще мог он ожидать от Ариадны?
Билинская остановилась в отеле «Риц» на Вандомской площади. Януш старался как можно реже встречаться с ней, но как раз в этот день он пообещал ей позавтракать вместе, и пора было ехать. Он сел в метро на станции Сен-Мишель. Линия метро проходила под Сеной, и у Януша каждый раз, когда он проезжал здесь, появлялось странное чувство, будто река течет прямо над его головой. На следующей станции — Шатле он пересел на другую линию и поехал в сторону Порт-Майо. Особой толкотни в эти часы не было, тем не менее в вагоне набралось много людей. Когда резко захлопнулись автоматические двери и поезд, пронзительно свистнул два раза, задребезжал и тронулся, Януш услышал за спиной польскую речь: