Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
Я смотрел на розовую сумку с окошком, а там не было этой заполошной морды.
Операция – это не страшно, нечего ее бояться. Даже врач сказал, что это только операция.
И будут лечить.
Если бы не стали лечить, это было бы совсем другое дело.
А операция – это всего лишь операция. Заснул – проснулся. И все.
Марта как-то раз рассказывала, что у какой-то ее подружки на предплечье появилось какое-то темное пятнышко. Она впала в истерику, тут же кинулась звонить своему семейному врачу, который сказал ей прийти утром,
Но пса мне надо найти.
Мне к пятнице надо иметь пса.
Какого угодно, лишь бы был похож.
Это не обман – это во благо.
А потом уже буду пугаться.
Матушка должна знать, что все в порядке.
Я вхожу в кухню, включаю свет, начинаю искать на холодильнике. Где-то тут должен быть этот чертов ринграф, я ведь сам его сюда положил, шарю рукой, нахожу пакет с черствым и уже заплесневевшим хлебом, вот откуда он там взялся, интересно, я ведь его искал, но не нашел, а теперь он сам нашелся, когда не надо и когда ему прямая дорога в мусорку.
А ринграфа нет.
Если я его потерял – все пропало.
Тогда точно все пропало.
Надо его отнести матери, она в него верит, она мне свою веру отдала, а мне эта вера не передалась.
Может, хотя бы Геракл найдется?
Когда он найдется – все будет хорошо.
Я влезаю на стул – может, он где-то сзади? Инга его рассматривала, может, переложила куда-нибудь? Да нет, точно нет, я у нее его забрал и сто процентов положил на место. То есть на холодильник.
Потом я залил кухню. Все двигал. И ринграф мог упасть. Да точно упал. Я отодвигаю холодильник – нет. Обыскиваю методично кухню метр за метром – нет. Как будто его черти забрали. Ну вот только этого мне не хватало!
Да нет, он должен тут быть, я просто плохо посмотрел, нужно собраться и еще раз все проверить. Чудес не бывает. Я выкатываю холодильник на середину кухни, залезаю за него, потом вижу, что между шкафчиками и стеной тоже есть немного места, ищу там…
Ринграфа нигде нет.
Да что же это за проклятие надо мной висит?
Я поворачиваюсь – и вдруг вижу, как он покачивается прямо перед моим носом: шнурок зацепился за решетку сзади холодильника, Дева смотрит на меня и смеется мне прямо в глаза, слегка покривившись.
Я мою кулон под теплой водой жидкостью для мытья посуды и насухо вытираю. Отнесу его матери в больницу, он ей пригодится, я не верю в такие вещи, но раз уж она в них верит – то он ей наверняка поможет. Плацебо же помогает.
«Положение серьезное, мы не знаем, как ваша мама отреагирует на лечение, вы должны быть готовы…»
Готов к чему?
Я знаю одно: раз я его нашел – значит, теперь и матушка выздоровеет. Это несчастья ходят парами, счастье одно,
Я выхожу из дома и еду как на казнь. Проезжаю госпиталь строителей, проезжаю пересечение с Торуньским шоссе, поворачиваю на Соколовскую, паркуюсь перед Вольской. Рядом с большим костелом. Сам не понимаю почему.
Костел пуст – красивый готический костел, мимо которого я езжу каждый раз, когда направляюсь в центр и обратно.
Я сажусь на скамеечку сзади и опускаю голову.
Я не знаю, что нужно делать. Не знаю, о чем и кого просить. Я один. С ринграфом.
Если ты есть, Господи, сделай что-нибудь.
Моя мать на закате жизни лишилась защиты, я сжимаю в руке ринграф, чистый и такой же чужой, как и раньше, поэтому, Господи, сделай что-нибудь, ведь она хотела как лучше для меня.
Пусть этот пес найдется – тогда все будет хорошо.
«Все будет хорошо» – это название фильма, там герой тоже с Богом пытается договориться и у него тоже болеет мама. Которая, кстати, умирает, несмотря на то что он идет за помощью к Божьей Матери.
Понятия не имею, что я тут делаю.
Я стискиваю ладони изо всех сил, ринграф впивается мне в пальцы.
Предпоследний раз я был в костеле на похоронах отца, а последний – на похоронах бабушки Марты. А потом уже не был.
Я оглядываюсь по сторонам – холодно и пусто. Из боковой двери выходит ксендз, я смотрю на него, он останавливается, делает неуверенный шаг в мою сторону. Я встаю, как ученик, которого вызвали к доске.
– Вам нужно… поговорить?
– Нет. Я не хожу в костел, – отвечаю я быстро.
– Но это именно костел.
– Ну… да, – я слышу в своем голосе отчаяние, и меня это пугает.
Он садится рядом со мной, я двигаюсь. Нас в костеле только двое.
– Может быть, тебе просто некуда больше пойти… ничего, Господь Бог ждет каждого из нас.
Вот с ними всегда так. «Вам нужно поговорить?» – и сразу «может быть, тебе некуда больше пойти…». И кстати, значит ли это, что я с ним тоже могу разговаривать на «ты» – или только он со мной?
– Я скорее не верующий… – шепчу я.
– Ничего… Он в тебя верит…
Я вдруг почувствовал усталость, смертельную усталость.
Мне хотелось заснуть и забыть обо всем. И не думать.
И проснуться, когда все уже будет позади.
– Я устал, – ответил я. – Все рушится…
– Что-то случилось?
– Нет. Дело в собаке. В основном.
– Твоя собака?
– Нет, матери… Мать больна, а ее пес пропал. И если он не найдется…
Тут я спохватился и рассказал ему обо всем по порядку: о ненавидимом мною Геракле, о болезни матери, о том, как эти две вещи связаны между собой, и о своем бессилии что-либо сделать.