И будет вечен вольный труд

Коллектив авторов

Июнь 1849

Масленица на чужой стороне

Здравствуй, в белом сарафане Из серебряной парчи! На тебе горят алмазы, Словно яркие лучи. Ты живительной улыбкой, Свежей прелестью лица Пробуждаешь к чувствам новым Усыпленные сердца! Здравствуй, русская молодка, Раскрасавица-душа, Белоснежная лебедка, Здравствуй, матушка зима! Из-за льдистого Урала Как сюда ты невзначай, Как, родная, ты попала В бусурманский этот край? Здесь ты, сирая, не дома, Здесь тебе не по нутру; Нет приличного приема И народ не на юру. Чем твою мы милость встретим? Как задать здесь пир горой? Не суметь им, немцам этим, Поздороваться с тобой. Не напрасно дедов слово Затвердил народный ум: «Что для русского здорово, То для немца карачун!» Нам не страшен снег суровый, С снегом — батюшка-мороз, Наш природный, наш дешевый Пароход и паровоз. Ты у нас краса и слава, Наша сила и казна, Наша бодрая забава, Молодецкая зима! Скоро масленицы бойкой Закипит широкий пир, И блинами и настойкой Закутит крещеный мир. В честь тебе и ей Россия, Православных предков дочь, Строит горы ледяные И гуляет день и ночь. Игры, братские попойки, Настежь двери и сердца! Пышут бешеные тройки, Снег топоча у крыльца. Вот взвились и полетели, Что твой сокол в облаках! Красота ямской артели Возжи ловко сжал в руках; В шапке, в синем полушубке Так и смотрит молодцом, Погоняет закадычных Свистом, ласковым словцом. Мать дородная в шубейке Важно в розвальнях сидит, Дочка рядом в душегрейке, Словно маков цвет горит. Яркой

пылью иней сыплет И одежду серебрит, А мороз, лаская, щиплет Нежный бархатец ланит. И белее и румяней Дева блещет красотой, Как алеет на поляне Снег под утренней зарей. Мчатся вихрем, без помехи По полям и по рекам, Звонко щелкают орехи На веселие зубкам. Пряник, мой однофамилец^{138}, Также тут не позабыт, А наш пенник, наш кормилец, Сердце любо веселит. Разгулялись город, села, Загулялись стар и млад,— Всем зима родная гостья, Каждый масленице рад. Нет конца веселым кликам, Песням, удали, пирам. Где тут немцам-горемыкам Вторить нам, богатырям? Сани здесь — подобной дряни Не видал я на веку; Стыдно сесть в чужие сани Коренному русаку. Нет, красавица, не место Здесь тебе, не обиход, Снег здесь — рыхленькое тесто, Вял мороз и вял народ. Чем почтят тебя, сударку? Разве кружкою пивной, Да копеечной сигаркой, Да копченой колбасой. С пива только кровь густеет, Ум раскиснет и лицо; То ли дело, как прогреет Наше рьяное винцо! Как шепнет оно в догадку Ретивому на ушко,— Не споет, ей-ей, так сладко Хоть бы вдовушка Клико^{139}! Выпьет чарку-чародейку Забубённый наш земляк: Жизнь копейка! — смерть-злодейку Он считает за пустяк. Немец к мудрецам причислен, Немец — дока для всего, Немец так глубокомыслен, Что провалишься в него. Но, по нашему покрою, Если немца взять врасплох, А особенно зимою, Немец — воля ваша! — плох.

20 февраля 1853,

Дрезден

Рябина

Тобой, красивая рябина, Тобой, наш русский виноград, Меня потешила чужбина, И я землячке милой рад. Любуюсь встречею случайной: Ты так свежа и хороша! И на придет твой думой тайной Задумалась моя душа. Меня минувшим освежило, Его повеяло крыло, И в душу глубоко и мило Дней прежних запах нанесло. Все пережил я пред тобою, Все перечувствовал я вновь — И радость пополам с тоскою, И сердца слезы, и любовь. Одна в своем убранстве алом, Средь обезлиственных дерев, Ты вся обвешана кораллом, Как шеи черноглазых дев. Забыв и озера картину, И снежный пояс темных гор, В тебя, родную мне рябину, Впился мой ненасытный взор. И предо мною — Русь родная; Знакомый пруд, знакомый дом^{140}; Вот и дорожка столбовая С своим зажиточным селом. Красавицы, сцепивши руки, Кружок веселый заплели, И хороводной песни звуки Перекликаются вдали: «Ты рябинушка, ты кудрявая, В зеленом саду пред избой цвети, Ты кудрявая, моложавая, Белоснежный пух — кудри-цвет твои. Убери себя алой бусою, Ярких ягодок загорись красой; Заплету я их с темно-русою, С темно-русою заплету косой. И на улицу, на широкую Выду радостно на закате дня, Там мой суженый черноокую, Черноокую сторожит меня». Но песней здесь по околотку Не распевают в честь твою; Кто словом ласковым сиротку Порадует в чужом краю? Нет, здесь ты пропадаешь даром, И средь спесивых винных лоз Не прок тебя за летним жаром Прихватит молодой мороз. Потомка новой Элоизы^{141} В сей романтической земле, Заботясь о хозяйстве мызы, Или по-здешнему — шале, Своим Жан-Жаком^{142} как ни бредит, Свой скотный двор и сыр любя,— Плохая ключница, не цедит Она наливки из тебя. В сей стороне неблагодарной, Где ты растешь особняком, Рябиновки злато-янтарной Душистый нектар незнаком. Никто понятья не имеет, Как благодетельный твой сок Крепит желудок, сердце греет, Вдыхая сладостный хмелек. Средь здешних всех великолепий Ты, в одиночестве своем, Как роза средь безлюдной степи, Как светлый перл на дне морском. Сюда заброшенный случайно, Я, горемычный, как и ты, Делю один с тобою тайно Души раздумье и мечты. Так, я один в чужбине дальной Тебя приветствую тоской, Улыбкою полупечальной И полурадостной слезой.

2 ноября 1854, Веве

Кондратий Федорович Рылеев

1795–1826

Смерть Ермака

П. А. Муханову^{143}

Дума

Ревела буря, дождь шумел; Во мраке молнии летали; Бесперерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали… Ко славе страстию дыша, В стране суровой и угрюмой, На диком бреге Иртыша Сидел Ермак, объятый думой. Товарищи его трудов, Побед и громозвучной славы Среди раскинутых шатров Беспечно спали, близ дубравы. «О, спите, спите, — мнил герой, — Друзья, под бурею ревущей; С рассветом глас раздастся мой, На славу иль на смерть зовущий! Вам нужен отдых; сладкий сон И в бурю храбрых успокоит; В мечтах напомнит славу он И силы ратников удвоит. Кто жизни не щадил своей В разбоях, злато добывая, Тот думать будет ли о ней, За Русь святую погибая? Своей и вражьей кровью смыв Все преступленья буйной жизни И за победы заслужив Благословение отчизны — Нам смерть не может быть страшна; Свое мы дело совершили: Сибирь царю покорена, И мы — не праздно в мире жили!». Но роковой его удел Уже сидел с героем рядом И с сожалением глядел На жертву любопытным взглядом. Ревела буря — дождь шумел; Во мраке молнии летали; Бесперерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали. Иртыш кипел в крутых брегах, Вздымалися седые волны, И рассыпались с ревом в прах, Бия о брег казачьи челны. С вождем покой в объятьях сна Дружина храбрая вкушала; С Кучумом буря лишь одна На их погибель не дремала! Страшась вступить с героем в бой, Кучум к шатрам, как тать презренный, Прокрался тайною тропой, Татар толпами окруженный. Мечи сверкнули в их руках— И окровавилась долина, И пала грозная в боях, Не обнажив мечей, дружина… Ермак воспрянул ото сна И, гибель зря, стремится в волны, Душа отвагою полна, Но далеко от брега челны! Иртыш волнуется сильней — Ермак все силы напрягает, И мощною рукой своей Валы седые рассекает… Плывет… уж близко челнока — Но сила року уступила, И, закипев страшней, река Героя с шумом поглотила. Лишивши сил богатыря Бороться с ярою волною, Тяжелый панцирь — дар царя Стал гибели его виною. Ревела буря… вдруг луной Иртыш кипящий осребрился, И труп, извергнутый волной, В броне медяной озарился. Носились тучи, дождь шумел, И молнии еще сверкали, И гром вдали еще гремел, И ветры в дебрях бушевали.

1821

Иван Сусанин

Дума

«Куда ты ведешь нас?.. Не видно ни зги! — Сусанину с сердцем вскричали враги: — Мы вязнем и тонем в сугробинах снега; Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега. Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути; Но тем Михаила тебе не спасти! Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует, Но смерти от ляхов ваш царь не минует!.. Веди ж нас, — так будет тебе за труды; Иль бойся: не долго у нас до беды! Заставил всю ночь нас пробиться с метелью… Но что там чернеет в долине за елью?»— «Деревня! — сарматам в ответ мужичок.— Вот гумна, заборы, а вот и мосток, За мною! в ворота! — избушечка эта Во всякое время для гостя нагрета. Войдите — не бойтесь!» — «Ну, то-то, москаль!.. Какая же, братцы, чертовская даль! Такой я проклятой не видывал ночи, Слепились от снегу соколий очи… Жупан мой — хоть выжми, нет нитки сухой! — Вошед, проворчал так сармат молодой.— Вина нам, хозяин! Мы смокли, иззябли! Скорей!.. не заставь нас приняться за сабли!» Вот скатерть простая на стол постлана; Поставлено пиво и кружка вина; И русская каша и щи пред гостями, И хлеб перед каждым большими ломтями. В окончины ветер, бушуя, стучит: Уныло и с треском лучина горит. Давно уж за полночь!.. Сном крепким объяты Лежат беззаботно по лавкам сарматы. Все в дымной избушке вкушают покой; Один, настороже, Сусанин седой Вполголоса молит в углу у иконы Царю молодому святой обороны!.. Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом. Сусанин поднялся и к двери тайком… «Ты ль это, родимый?.. А я за тобою! Куда ты уходишь ненастной порою? За полночь… а ветер еще не затих; Наводишь тоску лишь на сердце родных!»— «Приводит сам бог тебя к этому дому, Мой сын, поспешай же к царю молодому; Скажи Михаилу, чтоб скрылся скорей; Что гордые ляхи, по злобе своей, Его потаенно убить замышляют И новой бедою Москве угрожают! Скажи, что Сусанин спасает царя, Любовью к отчизне и вере горя. Скажи, что спасенье в одном лишь побеге И что уж убийцы со мной на ночлеге».— «Но что ты затеял? подумай, родной! Убьют тебя ляхи… Что будет со мной? И

с юной сестрою и с матерью хилой?»— «Творец защитит вас святой своей силой. Не даст он погибнуть, родимые, вам: Покров и помощник он всем сиротам. Прощай же, о сын мой, нам дорого время! И помни: я гибну за русское племя!» Рыдая, на лошадь Сусанин младой Вскочил и помчался свистящей стрелой. Луна между тем совершила полкруга; Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга; На небе восточном зарделась заря… Проснулись сарматы — злодеи царя. «Сусанин! — вскричали. — Что молишься богу? Теперь уж не время — пора нам в дорогу!» Оставив деревню шумящей толпой, В лес темный вступают окольной тропой. Сусанин ведет их… Вот утро настало, И солнце сквозь ветви в лесу засияло: То скроется быстро, то ярко блеснет, То тускло засветит, то вновь пропадет. Стоят не шелохнясь и дуб и береза; Лишь снег под ногами скрипит от мороза, Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит, И дятел дуплистую иву долбит. Друг за другом идут в молчанье сарматы; Все дале и дале седой их вожатый. Уж солнце высоко сияет с небес; Все глуше и диче становится лес! И вдруг пропадает тропинка пред ними; И сосны, и ели ветвями густыми Склонившись угрюмо до самой земли, Дебристую стену из сучьев сплели. Вотще настороже тревожное ухо: Все в том захолустье и мертво, и глухо… «Куда ты завел нас!» — лях старый вскричал. «Туда, куда нужно! — Сусанин сказал.— Убейте! замучьте! — моя здесь могила! Но знайте и рвитесь: я спас Михаила! Предателя, мнили, во мне вы нашли: Их нет и не будет на русской земли! В ней каждый отчизну с младенчества любит И душу изменой свою не погубит». «Злодей! — закричали враги, закипев.— Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев! Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело, И радостно гибнет за правое дело! Ни казни, ни смерти и я не боюсь: Не дрогнув, умру за царя и за Русь!» «Умри же! — сарматы герою вскричали, И сабли над старцем, свистя, засверкали.— Погибни предатель! Конец твой настал!» И твердый Сусанин весь в язвах упал! Снег чистый чистейшая кровь обагрила: Она для России спасла Михаила!^{144}

1822

Волынский^{145}

Дума

«Не тот отчизны верный сын, Не тот в стране самодержавья Царю полезный гражданин, Кто раб презренного тщеславья! Пусть будет муж совета он И мученик позорной казни, Стоять за правду и закон, Как Долгорукий^{146}, без боязни. Пусть будет он, дыша войной, Врагам, в часы кровавой брани, Неотразимою грозой, Как покорители Казани. Пусть удивляет… Но когда Он все творит то из тщеславья — Беда несчастному, беда! Он сын не славы, а бесславья. Глас общий цену даст делам; Изобличатся вероломства— И на проклятие векам Предастся раб сей от потомства. Не тот отчизны верный сын, Не тот в стране самодержавья Царю полезный гражданин, Кто раб презренного тщеславья! Но тот, кто с сильными в борьбе За край родной иль за свободу, Забывши вовсе о себе, Готов всем жертвовать народу. Против тиранов лютых тверд, Он будет и в цепях свободен, В час казни правотою горд И вечно в чувствах благороден. Повсюду честный человек, Повсюду верный сын отчизны, Он проживет и кончит век, Как друг добра, без укоризны. Ковать ли станет на граждан Пришлец иноплеменный цепи — Он на него как хищный вран, Как вихрь губительный из степи! И хоть падет — но будет жив В сердцах и памяти народной И он и пламенный порыв Души прекрасной и свободной. Славна кончина за народ! Певцы, герою в воздаянье, Из века в век, из рода в род Передадут его деянье. Вражда к тиранству закипит Неукротимая в потомках— И Русь священная узрит Власть чужеземную в обломках».— Так, сидя в крепости, в цепях, Волынский думал справедливо; Душою чист и прав в делах, Свой жребий нес он горделиво. Стран северных отважный сын, Презрев и казнью и Бироном, Дерзнул на пришлеца один Всю правду высказать пред троном. Открыл царице корень зла, Любимца гордого пороки, Его ужасные дела, Коварный ум и нрав жестокий. Свершил, исполнил долг святой, Открыл вину народных бедствий И ждал с бестрепетной душой Деянью правому последствий. Недолго, вольности лишен, Герой влачил свои оковы; Однажды вдруг запоров звон — И входит страж к нему суровый. Проник — и, осенясь крестом, Сказал он: «За тебя свобода!» И к месту казни с торжеством Шел бодро верный друг народа. Притек… увидел палача — И голову склонил без страха; Сверкнуло лезвие меча — И кровью освятилась плаха! Сыны отечества! в слезах Ко храму древнему Самсона^{147}! Там за оградой, при вратах Почиет прах врага Бирона! Отец семейства! приведи К могиле мученика сына; Да закипит в его груди Святая ревность гражданина! Любовью к родине дыша, Да все для ней он переносит И, благородная душа, Пусть личность всякую отбросит. Пусть будет чести образцом, За страждущих — железной грудью, И вечно заклятым врагом Постыдному неправосудью.

Из поэмы «Наливайко»^{148}

Забыв вражду великодушно, Движенью тайному послушный, Быть может, я еще могу Дать руку личному врагу; Но вековые оскорбленья Тиранам родины прощать И стыд обиды оставлять Без справедливого отмщенья — Не в силах я: один лишь раб Так может быть и подл и слаб. Могу ли равнодушно видеть Порабощенных земляков?.. Нет, нет! Мой жребий: ненавидеть Равно тиранов и рабов.

<Из «Исповеди Наливайки»>

Известно мне: погибель ждет Того, кто первый восстает На утеснителей народа,— Судьба меня уж обрекла. Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода? Погибну я за край родной,— Я это чувствую, я знаю… И радостно, отец святой, Свой жребий я благословляю!

Гражданин^{149}

Я ль буду в роковое время Позорить Гражданина сан, И подражать тебе, изнеженное племя Переродившихся славян? Нет, неспособен я в объятьях сладострастья, В постыдной праздности влачить свой век младой, И изнывать кипящею душой Под тяжким игом самовластья. Пусть юноши, своей не разгадав судьбы, Постигнуть не хотят предназначенье века, И не готовятся для будущей борьбы За угнетенную свободу человека. Пусть с хладною душой бросают хладный взор На бедствия своей отчизны, И не читают в них грядущий свой позор И справедливые потомков укоризны. Они раскаются, когда народ, восстав, Застанет их в объятьях праздной неги И, в бурном мятеже ища свободных прав, В них не найдет ни Брута^{150}, ни Риеги^{151}.

1824–1825

Кондратий Федорович Рылеев и

Александр Александрович Бестужев-Марлинский^{152}

1797–1837

«Ах, тошно мне…»

Ах, тошно мне И в родной стороне; Все в неволе, В тяжкой доле, Видно, век вековать. Долго ль русский народ Будет рухлядью господ, И людями, Как скотами, Долго ль будут торговать? Кто же нас кабалил, Кто им барство присудил И над нами, Бедняками, Будто с плетью посадил? Глупость прежних крестьян Стала воле в изъян, И свобода У народа Силой бар задушена. А что силой отнято, Силой выручим мы то. И в приволье, На раздолье Стариною заживем. А теперь господа Грабят нас без стыда, И обманом Их карманом Стала наша мошна. Они кожу с нас дерут, Мы посеем — они жнут. Они воры, Живодеры, Как пиявки, кровь сосут. Бара с земским судом И с приходским попом Нас морочат И волочат По дорогам да судам. А уж правды нигде Не ищи, мужик, в суде, Без синюхи^{153} Судьи глухи, Без вины ты виноват. Чтоб в палату дойти, Прежде сторожу плати За бумагу, За отвагу, Ты за все, про все давай! Там же каждая душа Покривится из гроша. Заседатель, Председатель Заодно с секретарем. Нас поборами царь Иссушил, как сухарь; То дороги, То налоги Разорили нас вконец. И в деревне солдат, Хоть и, кажется, наш брат, В ус не дует И воюет, Как бы в вражеской земле. А под царским орлом^{154} Ядом потчуют с вином. И народу Лишь за воду Велят вчетверо платить. Чтобы нас наказать, Господь вздумал ниспослать Поселенье В разоренье, Православным на беду. Уж так худо на Руси. Что и боже упаси. Всех затеев Аракчеев^{155} И всему тому виной. Он царя подстрекнет, Царь указ подмахнет. Ему шутка, А нам жутко, Тошно так, что ой, ой, ой! А до бога высоко, До царя далеко, Да мы сами Ведь с усами, Так мотай себе на ус.

1824(?)

«Как идет кузнец…»

Как идет кузнец Да из кузницы. Слава! Что несет кузнец? Да три ножика. Слава! Вот уж первый-то нож — На злодеев-вельмож. Слава! А другой-то нож — На попов, на святош. Слава! А молитву сотворя — Третий нож: на царя. Слава! Кому вынется, Тому сбудется. Слава! Кому сбудется, Не минуется. Слава!