…и дольше жизни длится…

Харьковская Рита

И еще через два года – снова дочь.

Роды были сложными. Казалось, тело матери не хочет расстаться со своим ребенком.

Привезенный из города врач, приняв роды, и показав отцу дочь, которая уже в момент рождения была точной копией Кости: смуглолицая, с темными волосиками, которые завились крупными кольцами, едва успев высохнуть.

Врач, оставив роженицу отдыхать, вышел в комнату, где его ждал осунувшийся после трех бессонных дней, Костя.

– Вашей жене больше нельзя иметь детей. Следующая беременность

ее убьет. Я и так удивлен, что такая хрупкая женщина смогла выносить и родить троих. Вы меня понимаете?

– Понимаю.

Девочку, увидевшую мир в 1925 году назвали Надеждой.

Надей. Наденькой. Надюшей.

Лизанька так и не оправилась после рождения Надежды.

Она похудела. Казалось, что ее истончившаяся кожа светится изнутри. Только огромные серые глаза блестели и влюблено смотрели на Костю. Как в первые дни их знакомства.

Разросся и плодоносил сад.

На пасеке уже был не один десяток ульев.

Иван и Шурочка помогали отцу, а Наденька присматривала за матерью.

Во дворе, сразу после постройки дома, Костя посадил орех. Мощное жизнелюбивое дерево вымахало буквально за считанные годы и накрыло кружевной тенью листвы половину двора. Утром Костя брал на руки свою жену, выносил ее во двор, усаживал в тени под орехом. Приносил баночки и горшочки с медовыми настойками и строго наказывал Наденьке:

– Это мед с прополисом, дашь маме перед обедом. Это мед с пергой, разведешь в водичке, пусть пьет, когда захочет. Это мед с цветочной пыльцой – пусть кушает вместо конфет.

– А мне можно вместо конфет? – Наденька заглядывала в лицо отцу.

– Конечно можно, – улыбался Костя и трепал кудри дочери: – Ешь, сколько захочешь. А мне на пасеку пора. Нужно откачать меда, завтра покупатель приедет.

Семья Кости не бедствовал никогда. В первый год ему помог тесть, а потом…

Потом началось ЧУДО.

Молодой сад заплодоносил буквально на третий год. Ветви яблонь и груш склонялись до земли под тяжестью усыпавших их плодов. И какие это были яблоки и груши! Огромные, сладкие, сочащиеся божественным нектаром. Съешь такую – и другой не захочешь!

Косте хватало фруктов и для семьи и на продажу. Но основной доход приносила пасека.

Костя не просто любил, он обожал свих пчел. Никогда не надевал каких-то защитных средств, отправляясь на забор меда. И пчелы, словно поимая, что хозяин их не обидит, не возьмет лишнего, не обречет их на голодную смерть зимой, даже не думали его укусить.

Костя брал в руки пчелу, гладил ее по темно-коричневой полосатой спинке, и пчела, довольно жужжа от полученной ласки, улетала в луга или в сад, за новой медоносной взяткой.

Рои делились каждый год. Иногда, во все тот же курятник, залетали «пришлые», словно пчелы, собирая пыльцу на лугах, делились между собой: «Лети вон туда! Там ждет хороший новый улей,

свободный от клещей и грибков, полный еды для зимовки и продолжения рода».

Тогда Костя приносил в курятник новый улей, построенный уже самостоятельно, и приглашал новоселов: «Входите и живите. Я вам рад».

Мед Кости раскупали уже на пасеке. Ему не нужно было ездить на ярмарку в город. Все знали, что у цыгана мед – всем медам мед! Целебный и вкусный, густой и ароматный.

Такое положение дел нравилось не всем.

Во многих дворах стояли два-три улья, но это было так – забава. Принесла пчела медку, ну и славно. Осталось чего продать – совсем хорошо. И качал селянин медок без остатку, не думая о тех, кто дал ему сладкое лакомство. Пчелы умирали, не пережив голодную зиму, или, собравшись в рой, улетали от нерадивого хозяина.

Костя возвращался домой с пасеки, когда ему на встречу вышли четверо, разгоряченных самогоном, мужиков.

Они били Костю долго и со смаком.

Били, намереваясь убить.

Били, не думая о том, что оставляют троих малолетних детей и больную женщину без кормильца.

После того, как Костя перестал сопротивляться и затих, пьяные твари отправились на пасеку и принялись крушить ульи.

Костя приполз на хутор уже на рассвете. Двужильная цыганская кровь, ответственность за семью, не позволила ему умереть. Из левой голени, попоров кожу, торчал кусок кости.

Ваня, не спавший всю ночь в ожидании отца, первым услышал шум и повизгивание собаки. Он выбежал во двор и со страхом уставился на избитого до черноты отца.

Костя приложил палец к губам:

– Тихо. Не надо мать и девочек пугать. Помоги до сарая добраться и воды принеси.

Кое-как смывший кровь, Костя переоделся в принесенную Ваней одежду, перемотал куском ткани ногу, наложил шину, утер лоб, смахнув обильный пот. Взгляну на сына.

– Маме не говори ничего. Скажем, что я с яблони упал, ушибся маленько.

– Как не говори? Нужно в город ехать! Милицию вызвать! Врача нужно!

– Не нужно ничего, сынок. Эти твари пасеку громить отправились. Вот полежу пару часов, и туда поеду. Ты телегу снаряди и ульи загрузи, те, что готовы.

– Папа, я с тобой поеду. Помогу, что скажешь.

– Хорошо. Мне одному и не управиться, – Костя снова побледнел и смахнул со лба бисеринки пота.

То, что предстало их глазам на пасеке, вызвало ужас. Разгромленные, растрощенные в щепку ульи, испуганно жужжащие пчелы, кружащие вокруг и не находящие своего дома.

Пасмурное небо, грозящее политься дождем, поторапливало немедленно сделать хоть что-нибудь.

Костя и Ваня поставили привезенные ульи, и самые мощные пчелиные семьи немедленно устремились в новые дома. Но ульев было явно недостаточно. Если пойдет дождь, оставшиеся семьи погибнут.