…и дольше жизни длится…
Шрифт:
Цвет глаз Надежды зависел и от времени года, и от того, утро или вечер были за окном, и от того, грустна или весела была девушка. Цвет глаз менялся от карего, почти черного, до темно-синего.
Иногда в глазах Надежды проблёскивали темно-фиолетовые искры.
Поэт или художник, сказал бы: глаза цвета озёрного омута.
На полдороги от хутора до пасеки, с давних давён было небольшое, заросшее ивняком, озерко. Вода в нем всегда была ледяной: попробуй, глотни – враз зубы заломит. Глубина
Костя смотрел на гибкую фигурку дочери, все продолжавшую то нагибаться к земле, то выпрямляться, осматривая, ощупывая, изучая растения, и душа его плакала.
Уже прошло столько времени, как Наденька вернулась домой, а все никак не оттает, не отойдет от тех страшных лет плена. До сих пор ничего не рассказала ни ему, ни сестре.
Костя и не выпытывал. Есть вещи, о которых человек не то, что говорить – вспоминать не хочет.
Может и хорошо, что к брату перебраться задумала. Девушке уже двадцать четыре, давно пора замуж, детей рожать. А кто ее здесь, в селе, посватает? Да и в Токмаке, спасибо Шуриной свекрухе, вряд ли жених сыщется.
Так что пусть едет, если решила. Вера с ребятишками через месяц на хутор переберется, будет в доме хозяйка. Не пропадет старый цыган.
Костя грустно усмехнулся:
– Дочка, заканчивай работу. Уже солнце за полдень перевалило. Обедать пора.
Надежда распрямила натруженную спину:
– Иду, папа.
На следующий день, уже ближе к вечеру снова раздался стук в ворота. Пес навострил уши, рыкнул для острастки.
Надежда, накрывающая стол во дворе к ужину, недоуменно взглянула в сторону ворот.
– Накрывай, я сам гляну, кого там принесло на ночь глядя, – Костя поднялся со скамейки и, прихрамывая, направился к воротам.
Он не стал себя утруждать, рассматривая нежданного гостя в щель, как его дочь, накануне, а просто распахнул ворота, за которыми стоял, при "полном параде" друг соседского морячка.
– Здравствуй, моряк. Зачем пожаловал? – Костя не спешил ни приглашать, ни привечать гостя.
– Здравствуйте. Пришел познакомиться с Вами.
– Со мной? – Костя усмехнулся.
Казалось, что моряк смутился и даже, как бы, заробел:
– С Вами… и с Вашей дочерью.
– Ну проходи. Поужинай с нами.
Надежда поставила на стол еще одну тарелку. Положила ложку и вилку. Сбегала в дом и принесла еще одну рюмку.
Вскоре на столе стоял казанок с молодой картошечкой в укропе, огромный полумисок огуречно-помидорного салата, шкварчала сковорода яичницы на сале, исходил паром запеченный судак. Янтарно переливался, мгновенно запотевший, графинчик с медовухой.
Ужин прошел в молчании.
Надежда, услышав перезвон
– Вы отдыхайте, а мне корову выдоить нужно, – сказала, обращаясь к отцу.
– До свидания, – гостю.
И ушла. Не одарив даже взглядом на прощание.
– Ты всегда такой молчун? – Костя с улыбкой смотрел на гостя.
– Нет! Что Вы! Просто сегодня не получилось развлечь беседой ни Вас, ни Вашу дочь.
– Это бывает. Я, когда Наденькину мать впервые увидел, тоже, как язык проглотил. Так что я тебя понимаю.
– Вашу дочь Надеждой зовут?
– Надеждой… А то ты и не знаешь? Не успели тебе сообщить да понарассказывать.
– Как зовут – знаю. Просто так спросил. Чтобы разговор начать. А про «понпрассказывать» – это Вы напрасно. Рассказывать могут многое, да вот только слушать я не стану. У меня своя голова на плечах есть!
– Это хорошо, что своя голова есть, – Костя доброжелательно смотрел на моряка: – Как зовут-то тебя, "головастый"?
– Александр.
– Мамка Шуркой зовет?
– Сашкой. Только нет ее уже. Умерла в сорок четвертом.
Костя и Саша еще долго сидели за столом.
Уже опустел графинчик с медовухой.
Уже Саша рассказал о себе хозяину хутора.
Рассказал почти все.
Да и рассказывать особо было не о чем: родился в Городе у Моря. Окончил школу. Поступил в мореходку. Началась Война. Всю войну прослужил на боевом корабле. И сейчас служит там же. Вот, приехал в отпуск с товарищем. Вчера пришел с ним же за медом… увидел Надежду…
Костя слушал, не перебивая, подперев голову кулаком.
Когда уже сгустились южные синие сумерки, взглянул в упор на Сашу:
– Ты иди, пока, морячок. До села еще пять километров пехом, а на дворе скоро ночь.
– А можно я Надю увижу? Попрощаюсь.
– Ты завтра приходи. Я с нею сам поговорю в начале. А завтра уже видно будет, стоит тебе с нею видеться или может не нужно.
Саша вздохнул, надел форменную фуражку, застегнул китель, попрощался с Костей, еще раз взглянул на темные окна дома и вышел на дорогу, ведущую в село.
Проводив гостя, Костя вошел в дом. Подошел к комнате Надежды:
– Ты не спишь, Наденька?
– Нет.
– Выйди во двор. Поговорить с тобой хочу.
– Заходи, папа, я еще не ложилась.
– Душно в доме. Идем, во дворе посидим.
Отец и дочь долго сидели в ночи под раскидистым орехом. Тихо о чем-то говорили. Что-то вспоминали. Иногда плакали.
В эту ночь Наденька рассказала отцу, как ей удалось выжить в плену, через какой ад довелось пройти юной девушке.
И просила, и умоляла его никогда не то, что не рассказывать об этом другим, но и ей не напоминать о страшных годах.