…и дольше жизни длится…
Шрифт:
Тонкое, словно вылепленное искусным мастером личико, белокоже, без малейшего намека на румянец, небольшой рот с губками «сердечком» изящный подбородок и роскошные густые прямые волосы цвета спелой пшеницы.
Галина только один раз остригла внучку, когда той исполнился годик. Остригла налысо, потому как малышка нахваталась вшей от оставленной на попечении Галины соседской девчонки.
Волосы, с кишащими в них насекомыми, были собраны в совок и сожжены. А с соседкой, у которой Галина брала молоко для внучки, были «побиты горшки».
Совсем недавно проведать дочку приезжала Лариска и привезла денег. Суму небольшую, но вполне достаточную для покупки собственной козы. Да еще и на цыплят осталось.
Галина по весне вскопала огород, высадила собственноручно выращенную рассаду овощей, посадила картошку. Конечно, не Бог весть какое подспорье, но все же.
Внучку Галина берегла.
Берегла от всего: от дурного глаза, от болячек и хворей.
Держала девочку возле себя, не отпуская ни на шаг. И до поры до времени ей удавалось быть относительно спокойной за девочку, которая, в принципе, и не рвалась на улицу, чтобы поиграть с соседской ребятней.
Летом и осенью возилась с бабушкой в огороде, а зимой сидела в доме, играя с немудреными игрушками или слушая бесконечные бабушкины сказки.
Лариска редко приезжала в дом матери. Два-три раза в год, не чаще. Но всегда привозила для дочери красивые одёжки и давала матери немного денег.
Галина и за это была дочери благодарна. Если бы не эти небольшие сумы – то неизвестно, как бы и выживали.
После того, как уехала в город дочь и Галина наотрез отказалась торговать наркотой и варить ширку, её разве только что «терпели» в посёлке, недоброжелательно поглядывали в сторону бабы, пожелавшей «выделиться» и отказавшейся быть такой, «как все».
Галина подумывала вначале о том, что неплохо бы найти хоть какую-то работу.
Но работы в поселке не было.
Разве что пойти на завод или мясокомбинат на Пересыпи. Дорога на работу и обратно заняла бы минимум час, да плюс восьмичасовой рабочий день.
Оставить Вику одну на целый день Галина не могла, попросить соседей присмотреть за девочкой – боялась.
Иди знай, чего они там «наприсматривают».
В Палермо было несколько случаев, когда дети пропадали прямо со двора. Куда они девались? Никто не знал. Да и не искал их никто особо.
Так и жили бабка с внучкой «на подножном корму», питаясь овощами с огорода, виноградом, высаженным Галиной вдоль забора, молоком от козы, яйцами от нескольких кур.
Два раза в год, на Викин день рождения и на Новый год, Галина резала курицу, и тогда в доме был пир на весь мир!
Варился холодец из куриного скелета и обсмоленых на огне лап, лепились котлетки, в которых хлеба было больше, чем мяса.
Деньги, что давала дочь, Галина берегла. Тратила только на крупы, макароны и хлеб, который покупался раз в неделю: да и сколько там того хлеба нужно старенькой и маленькой?
Галина давно
Жизнь в поселке, постоянный страх за судьбу, вначале мужа, потом дочери, а теперь внучки, состарили женщину раньше времени.
Наверное, будь у неё возможность хорошо питаться, отдохнуть, сменить унылый гардероб, который иначе чем тряпьем и назвать было трудно, оказалось бы, что под личиной старухи спряталась миловидная моложавая худощавая женщина.
Но никаких таких «возможностей» у Галины не было, да и менять она ничего не хотела. Насмотрелась уже, как к молодым бабам по вечерам вваливается обдолбленый «женишок», и хорошо, если один.
А так – бабка себе и бабка. Кому старуха нужна?
Галина закончила расчесывать волосы Вике, надела на девочку фланелевую ночную рубашку, уложила в кроватку, укрыла байковым одеялом. Немного подумав, набросила сверху еще и шерстяную клетчатую шаль: все же потеплее будет. Выключила тусклую лампочку-сороковатку, висевшую на витом проводе безо всякого там абажура. Переоделась сама и легла в постель, собравшись спать.
Но сон почему-то не шел.
В голове, наползая одна на другую, теснились мысли о дочери.
Чем занимается Лариска в городе, мать узнала только через год.
Забежавшая, вроде как на минутку, соседка, с блеском в глазах спешила поделиться новостью, которую узнала недавно.
Рассказывала и расспрашивала, желая узнать новые пикантные подробности. Галина вспыхнула, принялась все отрицать, убеждать соседушку, что Лариса работает на фабрике, и все разговоры о ней – не более, чем грязная сплетня. Но сама, когда Лариска приехала в следующий раз, спросила: лгут ли люди или говорят правду.
Дочь, наслушавшись баек пани Зоси, не только не стала ничего отрицать, а наоборот, привела «неоспоримый», с её точки зрения, аргумент: она, мол, не ворует, людей не грабит, не обманывает, зарабатывает, как умет.
Галина всплестнула руками:
– Доченька! Стыд-то какой!
Лариска покраснела, зашлась в крике:
– А ширку варить, людей травить – это, по-твоему, не стыд? Терпеть, что тебя «пользуют» все, кому не лень, и каждый год больных недоумков рожать – это не стыд? Ничего стыдного я в своем «бизнесе» не нахожу, зарабатываю на жизнь, как умею. И ты, мама, кстати, деньги мои «стыдные» берешь и не морщишься.
Галина оцепенела, не находя слов, чтобы возразить дочери, только прошептала:
– Деньги твои я на твою же дочь и трачу. Что ты ей о себе расскажешь, когда девочка вырастет?
– Неизвестно еще, какая судьба её ждет, – Лариска усмехнулась, глядя на дочь:
– Может, сменит меня на «вахте» на Таможенной.
Лицо Галины пошло пятнами, враз охрипшим голосом она просипела:
– Даже говорить такое не смей. Ни говорить, ни думать. Она вырастет не такой, как ты. Я ее хорошо воспитаю.