…и дольше жизни длится…
Шрифт:
В этом плане города мало чем отличаются от людей.
Есть у них и свои дымные кухни, и свои, спрятанные от чужих глаз, чердаки и кладовки, и, конечно, ямы для сброса всякого ненужного хлама.
Районы, которыми Город хвастаться не спешил, выставлять напоказ не собирался. Нечего там, особо, демонстрировать, нечем гордиться.
Ну а визитёры… их ждет роскошная изысканная гостиная – Центр, прекрасно декорированная комната для гостей – Фонтан, да в конце-концов, уютная веранда – Люстдорф. Вот и
В Городе у Моря, как и во всех других годах, была своя «кухня» – рабочая Пересыпь, начинающаяся сразу за Пересыпьским мостом.
Как будто кто-то отгородил, отрезал этим мостом район заводов от Центра.
Казалось, вот еще пару метров тому, совсем рядом, гремит духовой оркестр в Горсаду.
Вон за тем поворотом вальяжно раскинулось старинное здание медина.
Но кто-то, как японской ширмой, отгородил от посторонних глаз «кухню» Города.
Всего несколько шагов, и все становится другим.
Даже воздух другой. Не мягкий и пряный, напитанный ароматом моря, а сухой, резкий, заполненный запахом разогретого метала, цементной пыли и нефти.
Были «летние кухни» – Заставы, Первая и Вторая, не уступающие Пересыпи по количеству фабрик и заводов, но все же немного отличающиеся уже хотя бы тем, что жители этих районов стремились хоть как-то украсить свой быт и свои дома, высаживая вокруг них «почти Фонтанские» сады. Что, впрочем, мало улучало качество воздуха удаленных от моря рабочих районов.
Были свои «кладовки» – Ближние и Дальние Мельницы, о существовании которых, даже проживший много лет в Городе человек, знал только по их именам, ни разу там не побывав. Да и зачем? Зачем досконально изучать то, что тебе не нужно? Лежит себе «всякое» за плотно запертой дверью – вот и пусть лежит, никому не мешает. Разберем и изучим, если будет в том нужда. А пока – ну его.
Был свой «чердак», причем не один – Ленпосёлок и Слободка. Вроде и все там хорошо, и сложено все нужное в хозяйстве, но нужное так, на потом. И уж тем более, не для демонстрации посторонним.
Ну и конечно, была у Города своя «компостная куча», своя «выгребная яма» – район, который был известен если не всем, то многим под прозвищем «Палермо».
Слепленные кое-как домишки поражали взгляд своей убогостью: четыре стены и крыша. И это все. Большего хозяева от своих жилищ и не требовали. Лишь бы ветер со всех сторон не дул и с неба не капало. Заросшие бурьяном и чертополохом огородики, которые когда-то, давным-давно, пытались приспособить для выращивания овощей, но вскоре забросили, потому как был у Палермо свой, очень доходный и оберегаемый от вторжения чужаков, бизнес.
Палермо торговал наркотиками.
В ассортименте Палермо была наркота на всякий вкус и на всякий кошелек.
Здесь мог
Тонконосый кокаинист, закатив истерику в одном из домишек, отведенный к тому, кто «в теме», находил свою спасительную дорожку.
Приверженцы герыча редко забредали в Палермо, но уж коль с ними приключалась вот такая беда – остаться без очередной порции, убивающего не по дням, а по часам, яда, ну что ж, для него тоже отыщется нужный пакетик с порошком.
Но не эти «изыски» были основным источником дохода Палермо.
Посёлок варил «ширку».
Тот, кто по какой-то причине не мог или не хотел варганить вонючее варево, забивал гильзы «Беломора» «планом», держал в углах комнат мешки с маковой «соломкой».
Избежать вовлечения в общий «бизнес» не удавалось никому.
Разве что, очертя голову, бросив все, бежать из посёлка.
Но куда ты убежишь?
Кому и где ты нужен?
Как бросить убогий, но все-таки свой домишко?
Конечно, были те, кто искал другой жизни.
Были и те, кто жизнь эту в итоге обретал и вспоминал прошлое, как страшный сон, а чаще и вовсе старался забыть.
Но таких смельчаков было мало.
Очень мало.
Пальцев на руках хватит, чтобы их пересчитать.
Чаще, уже годам к тринадцати, а иногда и раньше, каждый мальчишка в Палермо успевал ощутить и распробовать восторг «прихода» и с нетерпением стремился к повторению.
Благо, ширка, варганящаяся на примусах отцами, а чаще матерями, всегда была под рукой.
А нет ширки – можно сожрать полстакана маковой соломы или пыхнуть косячок. Находящийся в «бейте» родитель, и не заметит пропажи.
Поколения «ширковаров» сменялись часто.
Очень часто.
Как правило, мужчины редко доживали до сорока.
Умирали они в страшных мучениях, гния заживо, вынимая из десен выпадающие зубы.
Но, разве юного бесшабашного «торчка» остановит смерть в далекий сороковник?
Сорок – уже пожил и нажился.
Кто думает о сорокалетии в пятнадцать?
И сыновья, к двадцати ставшие законченными наркоманами, занимали места отцов.
Женщины: жены, матери и дочери, не видевшие и не знавшие от самого рождения другой жизни, считали, что это и есть норма.
Что участь женщины – молчаливо сносить побои, убирать блевотину после пережравшего соломы торчка, на нюх определять качество плана и гнать самогон для себя.
Чувство самосохранения у женщин всегда более развито, и они выбирают меньше из зол.
Ну и, конечно, рожать детей. Желательно, как можно раньше. Пока папаши еще не успели необратимо деградировать от ширки, а мамаши не посадили печень самопальным бухлом.