… и компания
Шрифт:
Он встретился с Жозефом на пороге гостиницы. Рука младшего брата нашла в потемках руку старшего и молча пожала ее.
Впрочем, их подняла с постели скорее сила привычки. Еще не для них ревели фабричные гудки. Они вышли на улицу и присоединились к заспанным, вялым людям, которых, партия за партией, поглощали фабричные ворота.
Застучали станки, вспыхнул свет, масляные лампы с желтыми медными резервуарами скупо освещали застекленные проходные будки, где сторожа пересчитывали рабочих. И когда, опередив последнюю кучку людей перед последней дверью, они увидели безмолвный призрак своей фабрики, они почувствовали, как вновь
В одиннадцать часов утра явился с визитом Булинье. Маленький торговец шерстью с самым рассеянным видом и как бы случайно столкнулся с Зимлерами на пороге их фабрики. Он рассказал эльзасцам о вчерашнем заседании клуба ворчливым тоном, в котором слышалось дружеское сожаление.
Из рассказа Булинье, который немало удивил бы двадцать семь выхоленных джентльменов, явствовало, что торговец шерстью всей душой защищал интересы Зимлеров. В сущности, для того все и рассказывалось.
Булинье дорого бы дал, чтобы узнать, что думали эти люди о вчерашнем своем провале. Но ему пришлось удовольствоваться двумя-тремя незначительными фразами.
Когда на углу улицы выросли, а затем приблизились к воротам фабрики силуэты Ипполита и Миртиля, Булинье поклялся, что у них-то он выпытает все, что требуется. Он поздоровался со стариками и вторично повторил свой рассказ. Его выслушали молча, с чрезвычайным вниманием. Булинье предпочел бы не видеть взгляда молодых Зимлеров, которые не особенно любезно смотрели поверх его головы. Но хитрость Булинье не удалась, ибо Гиппопотам к концу рассказа поднял голову и произнес своим жирным голосом:
– Что ж, на здоровье. Каждой собаке кажется, что ее конура – дворец. – И проплыл мимо, не удостоив Булинье взглядом. Но такие, как Булинье, не уходят, не получив заказа.
Зимлеры нуждались в Булинье, так как в Вандевре им еще не открыли кредита. Булинье знал это обстоятельство и пользовался им. Зимлеры тоже знали, что он понимает их положение. И обе стороны как нельзя лучше разыграли свои роли.
Уже к субботе комиссионеры забрали у новоявленных вандеврских фабрикантов шерсть и распределили ее среди деревенских прядильщиц, работавших на прялках. К следующей субботе Зимлеры имели достаточно пряжи для ткачей. Надо было работать, даже если заказов еще нет. Пусть будет хоть несколько штук сукна, хотя бы для того, чтобы голые полки не расхолаживали покупателя, – а главное, чтоб поскорее вдохнуть знакомый запах товаров, пощупать их, полюбоваться зрелищем, без которого жизнь не в жизнь.
В тот же вечер, сидя за столом в гостинице, строчили каллиграфическим почерком коротенькие письма, в которых они имели честь поставить в известность своих высокочтимых клиентов, что их фирма «переведена из Бушендорфа в Вандевр», и выражали уверенность, что «старые покупатели не оставят их своим доверием и возобновят деловые отношения», ибо Зимлеры «льстят себя надеждой быть и впредь безукоризненно точными в сроках выполнения заказов и в качестве товара». Но они ни словом не обмолвились о причинах своего водворения в Вандевре и скорее умерли бы от стыда, чем намекнули о том, что заставило их покинуть Бушендорф. Они засыпали от усталости над грудой писем.
Надо было также разобраться в сметах, представленных подрядчиками, проверить счета на уже выполненные работы. Кредита по-прежнему не было. Кто поручится, что эти проходимцы продержатся здесь
Вот почему каждую субботу ровно в пять часов пополудни хозяин гостиницы предъявлял Зимлерам недельный счет, куда включал все, кроме разве одних клопов. Как-то в субботу, когда Зимлеры, обшарив все карманы, наскребли только тридцать франков, хозяин имел наглость подать им обед на кухне, да и то лишь в половине девятого и притом без десерта.
Когда подмастерья столяров и каменщиков приносили счета, они дожидались, зажав в кулаке расписки, пока им не уплатят всей суммы сполна. Уходя, они топали по каменному полу, как лошади, и громко шутили с официантами и судомойками.
Гроши, полученные взаймы у Штернов, несколько раз спасали положение.
Первые шаги были не из легких. Все приходилось делась заново. Жозеф, уехавший на разведку, писал из Эльбёфа, что Мерсье ликвидирует свою ткацкую фабрику: представляется выгодный случай приобрести оборудование. Миртиль тут же отправился в Эльбёф и заключил сделку. Но приходилось спешить с ремонтом котельной. При жизни всеми оплакиваемого Понсэ она служила винным погребом, а после его кончины – прибежищем для летучих мышей.
Жозеф снова уехал, на сей раз в Рубэ и в Седан; в своих депешах он извещал о приобретении пяти кардочесальных машин, четырех продольных станков и двух аппретурных машин.
Если Ипполит и Миртиль все время блуждали по закоулкам фабрики, бросая повсюду жадные взгляды, то Гийом и дядя Блюм проводили дни с большей пользой.
Стекольщики, каменщики, столяры, слесари, плотники пошли в атаку на беззащитный труп фабрики и мало-помалу воскресили его из небытия. В окнах горели лампы, подвешенные на гвоздь ремонтниками, – обманчивые огоньки жизни!
Женщины видели фабрику несколько раз, но только вечером. Первые дни они возились с ребятишками и хлопотали в четырех номерах гостиницы. Наконец Блюм пришел за ними. Дядюшка знал теперь город, как будто собственноручно его построил. Когда женщины вступили на фабричную территорию, воинственные усы Фрица Брауна распушились от довольной улыбки; он вышел из будущего жилья хозяев («домика, пригодного…» и т. д.) со связкой старых дранок на плече, отдал женщинам честь по-военному и улыбнулся. Такая улыбка, как у него, могла согреть все тридцать и одну ночь декабря.
– А мы, госпожа Зимлер, мастерим тут вам гнездышко.
– Сами-то, вы, Фриц, где поместились?
Эльзасец указал на главное здание.
– Немногим так повезло, как мне, – сказал он. – Господин Гийом отвел нам пока что уголок. Осмотрите же ваши владения, госпожа Зимлер. Это позабавит малышей. Вы сами увидите, как здесь славно. Есть где делать сукно.
Дядя Блюм повел женщин прямо в главное здание. Оп распахнул захватанную, облупившуюся дверь; свинцовая чушка, подвешенная на ремне, захлопнула ее своей тяжестью. Эта туго поддающаяся дверь и сопровождавший входящих толчок напомнили женщинам маленький боковой вход в бушендорфскую синагогу. Но вместо того чтобы погрузиться в сосредоточенную тишину храма и преисполниться благоговенья в его полумраке, они зажмурились и отступили назад, ослепленные неожиданно ярким светом.