И нет этому конца

Липкович Яков Соломонович

Разместились мы так: на первом транспорте — капитан Борисов, я и Сперанский, на втором — братья Ляшенко, на третьем — Чепаль, Коваленков и Зубок. Едва отчалили, тут же поняли свою ошибку. Наша тройка не должна была, не имела права сесть вместе. При обстреле мы не только лишены возможности оказывать помощь бойцам на других паромах, но и подвергали себя — единственных медиков — одновременному риску.

Капитан сокрушался вслух:

— Как же мы могли так, а? Ну вы на меня понадеялись. А я о чем думал, старый дурак?

Мы тоже

хороши. И я, и бывалый солдат Сперанский. Так что зря капитан всю вину брал на себя. К тому же я на его месте не стал бы в присутствии подчиненных обзывать себя дураком. Что они подумают о нем и обо всех нас? Еще поверят!

Я стоял, крепко держась за какой-то выступ.

Рядом чернела многометровая водяная толща, равнодушно подстерегавшая новые человеческие жертвы. Сколько их уже там — героев первого броска? Десятки, сотни? Переворачиваемых и несомых подводными течениями, прибиваемых волнами к берегам и отмелям, пугающих своим страшным видом босоногих ребятишек?

А ведь тех, кто умел плавать, было неизмеримо больше, чем не умевших. Но они все равно шли ко дну — убитые, раненые, обессиленные. А что говорить о таких, как я? Очутись я сейчас за бортом, потребуется всего несколько минут, чтобы все было кончено. Мне незачем напрягать воображение, чтобы представить, как тонут люди. Первый раз я испытал это, когда мне было шесть лет. Однажды ребята с нашего двора отправились купаться в затон, и я увязался с ними. Подражая старшим, я лег на спину и преспокойно пошел ко дну. Перед моими открытыми глазами дрожали водоросли, носились мальки, обламывались один за другим солнечные лучи. Я не ощущал ни страха, ни удушья. Мне было даже хорошо. Я не понимал, что тону. И совсем не заметил, как потерял сознание. Очнулся я уже на берегу. Меня вытащили и откачали приятели. Непостижимо, как они обнаружили, что меня нет. Ведь я не кричал, не барахтался. Только тихо-мирно тонул. Это было идиллическое воспоминание, но с каждым годом оно все больше наполнялось жутью.

Во второй раз я чуть не утонул, уже будучи семиклассником. Перевернулась лодка, в которой мы катались с ребятами. Трижды мне удалось подняться на поверхность за единственным глотком воздуха. Но вода снова наваливалась на меня, и я, всем своим существом сознавая безысходность и тщетность любых усилий, лишь извивался от боли и терял последние силы. А в это время моя судьба в лице черного от загара военного моряка сбрасывала с себя бушлат и брюки…

Два раза мне необычайно повезло. Но где гарантия, что везение будет продолжаться? Кто я такой, чтобы случай всегда был щедр и расположен ко мне? Чем я лучше других?

— Вот паразит! — ругнулись на танке.

С правого берега устремилась в небо белая ракета. Она шла под углом к реке и вспыхнула неподалеку от нас, осветив ненадолго и широкий плес, и паромы с «тридцатьчетверками», и оба берега. Не успела она погаснуть, как темноту прорезала еще одна, и еще…

Поблескивала обнаженная лысина

капитана. Он стоял с фуражкой в руке и следил за направлением ракет.

— Сейчас врежет! — произнес Сперанский.

Я до боли ощутил спиной закраину стального танкового борта.

Вдалеке грохнуло орудие, и тотчас же мы услыхали тягучее сопение снаряда, а затем гулкий и раскатистый разрыв где-то позади нас. Упруго рассекая воздух, пролетел и шлепнулся в воду осколок.

Я рванулся вперед и наступил капитану на ногу.

Он отвел меня своей сильной и костлявой рукой в сторону и сказал:

— Не носитесь! Встаньте здесь и стойте.

Он прав. От снаряда, если он угодит в паром, все равно не скроешься…

— Еще метров триста, и будем в безопасности, — сказал мне Сперанский.

— А вы откуда знаете? — удивился я.

— «Мертвое пространство»…

По краю неба прокатились красноватые всплески орудийных выстрелов.

Я втянул голову в плечи и закрыл глаза. Прямо в нас, распарывая темноту, шел снаряд. Все! Но он не только не задел наш паром, но и пролетел над двумя остальными и разорвался у самого левого берега.

С каждым снарядом я замирал, мысленно прощаясь с жизнью. А разрывы все ближе и ближе подбирались к нам. То там, то здесь с гулким уханьем оседали поднятые на большую высоту водяные столбы…

— Братцы, в третий попало! — воскликнули где-то рядом.

В третий? Это там, где двое земляков и этот… как его… ну, вертлявый?.. Постой, как же его фамилия? Ведь еще недавно я повторял ее про себя… Что-то во рту… Ах да, Зубок!.. Но пока припоминал его фамилию, позабыл две другие…

— Кричат что-то!

— Да помолчите!

Если там раненые, то никакой помощи они от моих санитаров не получат. Вот когда бы любой из нас пригодился. Даже санинструктор Сперанский. Что ж, это будет нам суровым уроком на будущее!

— До берега дотянет! — сказали на танке.

Артиллерийский налет кончился, как и предвидел Сперанский, как только мы вошли в «мертвое пространство»…

Мимо нас прошел понтонер с багром.

— Что, браток, подходим? — окликнул его кто-то из танкистов.

— Не видно, что ли? — сердито отозвался тот.

— Откуда нам видать? Темно ведь.

— У него куриная слепота! — подковырнул соседа один из мотострелков.

— У меня куриная, а у тебя — петушиная…

— Такой не бывает…

Я с удовольствием вслушивался в немудреную и живую солдатскую пикировку. В ней не было ни злости, ни желания побольнее поддеть. Двигал ею один голый интерес, кто кого переговорит. Это своего рода разрядка после нервного напряжения.

— А кто вчерась к старухе подкатился, думал, что молодая?

— А может, мне старые больше нравятся?

— То-то облизывался, когда она тебе на голову горшок надела!

— Так горшок-то не пустой был — со сметаной!

— Горшок-то полон был, да голова пустой оказалась!