И нет этому конца
Шрифт:
Как и следовало ожидать, все решилось за моей спиной к общему удовольствию.
Мы остановились на ночлег в одной из трех уцелевших в этом селе хат. Хозяйка поставила перед нами чугунок рассыпчатой отварной картошки, огромную миску с помидорами и огурцами, нарезала гору хлеба, — и что же? Не успела она оглянуться, как мы лихо все умяли. Мы — это я, старшина, Сперанский и Орел, который когда-то учительствовал здесь и поэтому был желанным гостем. Так как хата была маленькая, а ночи стояли еще не холодные, остальные разместились в сарае на сене.
Пока
— Кажный день бы так! А, товарищ лейтенант? — спросил Саенков, отдуваясь от обильного ужина.
— Да, неплохо бы…
— Вроде бы притихло, — сказал он, прислушиваясь к поредевшим звукам боя.
— Нельзя же и весь день, и всю ночь палить, — заметил я.
— На этой войне, товарищ лейтенант, и суток для пальбы мало, — серьезно и значительно произнес он. В его словах было что-то личное, глубоко пережитое. Я подумал, что почти ничего не знаю об этом человеке и сужу, наверно, о нем тоже поверхностно.
— Ну ладно, — сказал он. — Пойду посты проверю!
Посты? Ведь у нас один пост — у въезда в село. Да и тот мы поставили больше для Панько — чтобы предупредить, что взвод здесь. Какие еще посты рисовались богатому воображению старшины? Ах да, дежурный в сарае!
— Пойдемте вместе, — предложил я.
Село, в котором мы остановились, находилось в двадцати пяти километрах от Днепра. Это расстояние я вычислил среднеарифметически: все, кого мы спрашивали, отвечали по-разному. Таким образом, путь нам предстоял еще немалый. Конечно, мы бы успели больше, если бы не занятия, которые проводили уже четыре раза и намерены были продолжать дальше. Но все равно мы уложимся в срок, определенный командованием. А возможно, будем на переправе и раньше. То есть с учетом даже не приказа, а пожелания. Однако и это не предел. Я подумал, что если последние километры, когда нам будет не до занятий, мы проедем на попутных, то сэкономим еще какое-то время.
А машин к Днепру двигалось столько, что глаза разбегались. Вот и сейчас, несмотря на темноту, они шли непрерывным потоком, тускло подсвечивая дорогу закрашенными фарами.
В такой тьме мы не сразу нашли нашего дозорного. Он сидел на бревне поблизости от того места, где его оставили. Это был паренек в рваном свитере и солдатской пилотке без звездочки, которому я втайне симпатизировал. Звали его Витя Бут. За ужином мы узнали от Орла, что Панько и Бут когда-то учились у него русскому языку. Разумеется, Витя вместе со своим учителем более других был заинтересован в том, чтобы Панько возвратился из увольнения в срок. Поэтому и взялся подежурить.
— Ну как, нет еще? — спросил я.
— Ни… — В голосе Бута мне послышалась виноватая нотка. И беспокойство тоже.
— На сколько он уже опоздал? — обратился я к старшине.
— На полтора часа, — ответил тот, взглянув на светящийся циферблат своих трофейных ручных часов.
— Будем считать, что несколько нарядов вне очереди он уже заработал, — твердо сказал я. — И больше никогда не получит увольнительной.
— Лишь бы воротился. А там он у меня не заскучает, — посулил старшина.
Витя молчал. Но было видно, что он всей душой переживал за товарища.
— Сменить часика через два, или достоишь до утра? — спросил у него старшина.
Я удивился: ничего себе — достоять до утра, когда впереди еще вся ночь.
Но Витя опередил мое вмешательство:
— Достою!
Словно надеялся этим облегчить участь своего легкомысленного друга.
Мы повернули назад.
— Старшина! А что будем делать, если он не вернется? — решился спросить я.
— А ни хрена! Покуда они присягу не приняли, они народ вольный. Захочут — и домой уйдут…
— А я думал, что их уже зачислили, — сокрушенно заметил я. — Только вот обмундирования не успели выдать.
— Обмундирование, товарищ лейтенант, дело десятое. Главное — воинская присяга!
Поучительный тон, которым было сказано это, несколько задел мое самолюбие, и я сердито проговорил:
— Что главное, а что не главное, можете не сомневаться, старшина, мне тоже известно!
Саенков крякнул, но промолчал.
Хотя я и освоился в темноте, но, наверное, изрядно проплутал бы в поисках нашей хаты, если бы не мой помощник. Он уверенно вел меня какими-то садами и пепелищами, пока мы неожиданно не очутились перед сараем, из которого доносились приглушенные голоса санитаров.
Старшина приложил палец к губам и на цыпочках подошел к проему. Постоял немного, послушал. Шагнул вперед и резко рванул дверь.
— Кто дежурный?
Ответом было молчание.
— Я спрашиваю, кто дежурный?
— А мы уси дежурные! — весело ответил кто-то.
— Ах, уси? — подхватил старшина. — Тогда поговорим по-другому. Подымайсь!..
И тихо мне:
— Товарищ лейтенант, нате фонарик, посветите!
Луч света, который я направил в глубь сарая, выхватывал из темноты то одну, то другую выбиравшуюся из сена фигуру. Подымались нехотя, не скрывая вспыхнувшей неприязни к старшине. Слышались недовольные реплики:
— Чому пидиймайсь? Сказано: до ранку!
— Тилькы ляглы спаты, и вже пидиймайсь!
— Мы ще не солдаты!
— Хозяйка, видать, плохо покормила его, вот и злится!
Старшина рявкнул:
— Прекратить разговоры!.. В одну шеренгу становись!
Делать нечего, выстроились. Все мрачные, неулыбчивые.
— По порядку номеров рассчитайсь!
Под низкой крышей глухо катился отсчет:
— Первый!.. Второй!.. Третий!.. Четвертый!..
Налицо девять. Двое — Орел и Сперанский — в хате. Бут — на посту. Тринадцатый — пропавший Панько.
— Смирно!.. Товарищ лейтенант, разрешите мне сказать им пару теплых слов?
— Скажите…
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Новый день начался с неприятностей. Прежде всего так и не явился Панько. Расстроенный вконец Орел шагал рядом со мной и заверял, что его бывший ученик должен непременно вернуться. Задержать паренька — он не сомневался — могли только какие-то очень серьезные обстоятельства. Во всяком случае, если отсутствие Панько затянется, он сам поедет за ним. («И вместо одного, — мрачно подумал я, — недосчитаемся двоих».)