И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
— Как красиво, как тихо! — вырвалось у Матини.
— Вот так бы стоять здесь, позабыв обо всём на свете, и любоваться! — подхватил Генрих.
— А тут приходится воевать, — раздался за спиной незнакомый голос.
Генрих и Матини вздрогнули от неожиданности и стремительно повернулись. Перед ними стояли двое с белыми повязками на рукавах. Первый, очевидно старший, в простой крестьянской поношенной одежде был брюнет небольшого роста, с усталым, но приветливым лицом, на котором розовел недавний шрам. Он протянулся от правого виска, через всю щеку, и заканчивался возле губ.
Взглянув на второго парламентёра, Генрих чуть не вскрикнул — низкий лоб, эти неимоверно широкие, мохнатые брови… Нет, он не ошибается, это тот самый итальянец, которого Генрих видел в приёмной Миллера на следующий день по приезде в Кастель ла Фонте. «Провокатор!»— мелькнула мысль. Громко Генрих спросил:
— Мы видим перед собой парламентёров отряда гарибальдийцев?
— Мы и есть! — широко улыбнулся партизан со шрамом.
— А мы парламентёры штаба дивизии генерала Эверса, обер-лейтенант фон Гольдринг и обер-штабсарцт Матини, по-военному отрекомендовался Генрих.
— Ой, даже слушать страшно! — опять широкая и чуть насмешливая улыбка промелькнула на губах партизана со шрамом. Второй партизан из-под мохнатых бровей внимательно смотрел на Генриха.
— С кем имеем честь говорить? — спросил Матини.
— С представителями отряда гарибальдийцев. А фамилии свои мы позабыли.
— Вы, конечно, знаете, по какому делу мы прибыли сюда? — спросил Генрих.
— Догадываемся.
— Мы согласны обменяться заложниками. Обещаем отпустить столько же задержанных, сколько отпустите вы, произнёс Генрих сухим официальным тоном, хотя ему неудержимо хотелось подойти к этому человеку со шрамом, державшемуся так спокойно, уверенно, и крикнуть ему: «Берегись! Враг рядом!»
— Выходит, один на один, — наконец подал голос второй партизан с мохнатыми бровями.
— Да! Человек со шрамом только свистнул.
— Тогда вы прибыли несколько преждевременно, придётся подождать, пока мы наловим столько ваших офицеров, сколько полковник Функ взял людей в Пармо… Думаю, ждать придётся недолго — среди нас есть отличные офицероловы.
— Я вынужден от имени командования предупредить, если вы не согласитесь на наши условия, несколько населённых пунктов будут сожжены… а население…
Но Генрих не кончил. Человек в крестьянской одежде побледнел, шрам от недавней раны стал ещё заметнее.
— Вы пришли сюда диктовать условия? Если так, разговоры между нами излишни.
— Погодите. Нельзя же так резко! Мы пришли для переговоров, а переговоры зачастую напоминают торг, — примирительно вставил Матини.
— А мы торговать людьми не привыкли. И с такими мастерами торговли человеческими жизнями, как вы, наверняка проторгуемся, — голос человека со шрамом звучал насмешливо, на губах играла презрительная усмешка. У нас условие одно: мы отдаём вам ваших, вы нам наших.
— Но у нас больше пятидесяти заложников…
— Пятьдесят четыре, — уточнил партизан.
— А у вас только одиннадцать, — напомнил Генрих.
— Одиннадцать? Откуда вы взяли? У нас только трое.
— Давайте подсчитаем, — предложил Генрих — У вас находятся: граф Альберто Рамони…
— Есть!
— …Оберст Функ…
— Которого давно пора повесить!
— Офицер Штенгель…
— Барон Штенгель, — поправил партизан со шрамом.
— И восемь человек личной охраны графа.
— Вы и этих хотите получить? Не выйдет! Ведь это наши итальянцы, а с ними у нас особые счёты. Как люди религиозные и богобоязненные, мы не можем допустить, чтобы черти так долго тосковали по ним на том свете. Итак, речь идёт только о троих. Но о каких! Граф, барон, полковник! А что вы можете нам предложить? Простых рабочих и крестьян, мелких ремесленников… Разве не обидно будет узнать графу, что его выменяли на одного рабочего? Да он вам этого никогда не простит! За него одного надо дать тридцать, если не больше, человеческих душ! Ну, барон тоже знатного рода! Правда, подешевле графа, но душ двадцать стоит взять. А полковник пойдёт всего за четверых! Даже обидно для такого выдающегося полковника, как Функ! Он так храбро воюет с мирными, ни в чём не повинными людьми! Впрочем, как во всяком торге, мы сделаем скидку. Где наша не пропадала! Но — улыбка исчезла с губ партизана, и голос стал суровым, грозным, — если вы хоть одного из ваших заложников тронете или не согласитесь на наши условия — знайте, будут висеть ваши графы и бароны вниз головами!
— Условия, выдвинутые вами, мы не вправе принять, не согласовав с нашим командованием. Но если командование их примет, каков будет порядок обмена заложниками?
— А таков — завтра утром вы на машинах привезёте своих заложников сюда. Зачем людям уставать и карабкаться на гору? Машины остановите за километр отсюда. Никакой охраны не должно быть. Людей приведёте к водопаду. Это будет для них, как говорят французы, утренний променад. А мы сюда же доставим ваших. Вот и всё! Но, предупреждаю, если вы хоть одного заложника задержите или покалечите, то же самое мы сделаем с вашими. А теперь согласовывайте со своим начальством.
— Завтра утром мы дадим ответ, — бросил Генрих и, откозыряв, пошёл. Матини за ним. Усевшись в машину, парламентёры расхохотались.
— Ну и умница, чёрт побери! — восторженно воскликнул Генрих.
— Зато тот, бровастый, производит очень неприятное впечатление.
Генерал Эверс, представитель командования северной группы и Миллер с большим нетерпением ожидали возвращения Гольдринга и Матини. Когда те прибыли в штаб дивизии здоровые и невредимые, все с облегчением вздохнули.
— Докладывайте, барон! — торопил генерал.
Генрих рассказал о встрече с партизанскими парламентёрами и об условиях, выдвинутых ими.
— Придётся принять! — вздохнул генерал.
— А фамилий своих они не назвали? — поинтересовался Миллер.
— Это уже мелочи, к делу не относящиеся, — прервал его генерал и снова обратился к Генриху и Матини. — Очень прошу вас утром завершить дело, которое вы так удачно начали.
— Герр генерал, у меня просьба, — обратился Миллер к Эверсу. — Как выяснилось, среди заложников, взятых в Пармо, есть человек, причастный к выпуску листовок. Через него мы могли бы узнать и о типографии. Я очень просил бы вас оставить этого заложника. Можно сослаться на то, что он болен, и пообещать прислать позже. Миллер напоминал пса, у которого изо рта вырывают лакомый кусок.