И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
— Спокойно! — уже с угрозой в голосе приказал Лютц. Оружие солдата не любит попадать в руки трусливого палача. Оно больше пристало честной и смелой руке.
— Что за шутки, герр Лютц? — голос Миллера звучал испуганно, но в нём слышались обычные для начальника службы СС спесивые нотки. — Мы с вами не такие уж близкие друзья, чтобы вы могли позволять себе подобные шутки!
— Шутки? Вы считаете это шуткой?
— Генрих! Он сошёл с ума! Отберите у него оружие! — Миллер попятился и покачнулся. Лютц шагнул
— Сошёл с ума? Да, можно было лишиться рассудка, глядя, как вы стреляли в живот беременной женщины!
— Можно было сойти с ума, узнав, как вы расправились с Моникой! А теперь добираетесь до Матини?
— Гольдринг, что же вы стоите? Он меня ранит! Я буду жаловаться! Я напишу Бертгольду! Генрих быстро подошёл к Миллеру и отстранил Лютца.
— А автомат? Заберите авто…
Окончание слова застряло в горле Миллера, глаза его округлились, натолкнувшись на суровый, острый, как лезвие ножа, взгляд Гольдринга.
— А теперь выслушайте меня, Миллер! Я из тех простодушных людей, которые верят в такую химеру, как совесть. К счастью, нас много, значительно больше, чем подобных тебе! И мы судим тебя судом своей совести! За муки сотен невинных людей! За смерть Моники! Во имя спасения тех, кого ты завтра мог бы замучить!
Не сводя с Генриха глаз, в которых застыл ужас, Миллер рванул кобуру и судорожно схватился за ручку парабеллума. Но не успел выхватить. Прозвучал выстрел из пистолета, и гестаповец рухнул, прошитый ещё и автоматной очередью.
— Он должен был получить и от меня, — бросил Лютц и, повернув автомат, послал длинную очередь в машину.
— Генрих взял в руку ракетницу.
— Погоди! — остановил его Лютц. Смочив водой из фляги носовой платок, он приложил его к стволу парабеллума и, не успел Генрих вымолвить слово, выстрелил себе в левую руку повыше локтя.
— Что ты наделал, сумасшедший! — бросился к нему Генрих.
— Ничего особенного, рана заживёт через неделю, а это даст мне возможность отдохнуть, доказать, что мы были в бою, и даже получить медаль за ранение. А теперь — ракеты!
Бросившись вместе с Лютцем в канаву, Генрих одну за другой послал в воздух несколько красных ракет.
Вскоре из Пармо прибыли два транспортёра с автоматчиками во главе с самим оберстом Функом.
— Боже мой! Какое страшное несчастье! Немедленно в госпиталь! Может быть, ещё можно спасти! — кричал Функ, бегая взад и вперёд вдоль канавы.
Через минуту два транспортёра — один из них тащил на буксире легковую машину — уже мчались в Кастель ла Фонте.
— Моя помощь излишня, — сказал Матини Кубису, который без особой жалости смотрел на труп своего шефа. Вскрытие делать?
— Думаю, ясно и так!.. Герр Лютц, что с вами?
— Пустяки! Немного задело руку и…— гауптман покачнулся.
— Что ж ты молчал! — укоризненно бросил Матини и обхватил за плечи Лютца.
— Уверяю тебя, я чувствую себя превосходно, лёгкая слабость, вот и все.
Невзирая на протесты Лютца, Матини отвёл его в операционную, внимательно осмотрел и перевязал рану.
— Действительно, ничего серьёзного. Но необходим покой. Придётся тебе, дружище, поселиться у меня в госпитале.
— Упаси боже! Тогда я по-настоящему заболею… Лучше полежу у себя дома. Надеюсь, ты будешь меня навещать?
— За тобой нужен уход, и я забираю тебя к себе, — решил за всех Генрих. — Ты не возражаешь, Мартин?
— Придётся согласиться. Тогда сейчас же в путь. Карлу необходим покой.
— А и доложу штабу командования о нападении и тоже приеду к вам! — крикнул Кубис с порога. Трое друзей переглянулись и поняли друг друга без слов.
— Ничего! — успокоил Генрих. — Дам ему несколько десятков марок и его словно ветром сдует…
К замку подъехали с чёрного хода, чтобы избежать встречи с Марией-Луизой. Но Генрих позабыл ключ, и все равно пришлось поднять шум, долго стучать. Наконец дверь открыл несколько смущённый Курт.
В глубине коридора мелькнуло женское платье. Догадавшись в чём дело, Генрих невинно заметил:
— О, мы, кажется, своим стуком разбудили и графиню.
— Это не графиня, это Лидия… то есть горничная, поправился Курт и покраснел.
Ужинали в спальне, придвинув стол к кровати, на которой лежал Лютц. После перевязки он чувствовал себя совсем хорошо и категорически запротестовал, когда Генрих и Матини, поужинав, захотели выйти в другую комнату, чтобы дать ему поспать.
— Это будет просто преступлением с вашей стороны! У меня сейчас так на душе, словно я искупил большой грех. А в такие минуты хочется быть среди друзей. Можете молчать, разговаривать, читать, но только не уходите от меня. Мне просто приятно на вас обоих смотреть!
На месте, где раньше была картина, так взволновавшая Генриха, теперь висела большая карта Европы, разукрашенная флажками, обозначавшими линии фронтов. Генрих и Матини подошли к карте с курвиметром, начали измерять расстояние от Сталинграда до Сарн — верховное командование не так давно сообщило, что этот город пришлось оставить.
— Что вы там измеряете? — поинтересовался Лютц.
— Погоди! — Генрих подошёл к столику и начал что-то высчитывать. — Чтобы пройти расстояние от Сарн до Волги, нашей армии понадобилось полтора года… Чтобы отступить от Сталинграда до Сарн — меньше года… Итак, мы сокращаем линию фронта куда быстрее, чем в начале войны расширяли её…
— Ты хочешь сказать, Генрих, что мы удираем быстрее, чем…
— Фу, какая терминология! Не удираем, а сокращаем линию фронта, — иронически поправил Генрих, — сокращаем для будущего наступления.