И опять Пожарский 7
Шрифт:
Глава 25
Событие семьдесят первое
В Вершилово был траур. Умер один из самых известных его жителей. Не от болезней, не от ран. Время пришло.
Дед Андрей, так все звали. Князь Пожарский Пётр Дмитриевич исхлопотал для деда Андрея дворянство и даже деревеньку из семи домов. Только старый мастер там и не был ни разу. Сыну, тоже уже в преклонных летах мастеру, наказал, чтоб было не хуже, чем у остальных прочих, да и забыл о ней. Всё спешил успеть очередной шедевр создать. Мало ведь годков-то осталось.
Сказать, что до этого мешали творить, так нет. Были заминки. Токмо не в помехах дело. Не дешёвое это дело — лить большие вещи из бронзы. И медь не дёшева и олово везут из-за моря совсем чуть не в цену серебра. А ведь сотни пудов нужно.
Андрей Чохов родился в городе Муроме в 1545 году. Совсем мальцом поступил он в учение к известному пушечному мастеру Кашпиру Ганусову.
В тридцать лет он впервые самостоятельно отлил большие парные пищали «Волк», у которых кончик ствола как бы высовывается из волчьей морды. Их потом отправили в Великий Новгород. Только надолго там они не зажились. В Смуту уволокли их шведы к себе в северные земли. Только бог есть, и князь Пожарский, захватив Упсалу, пушки на родину вернул.
После этого много чего отлил мастер Чохов, вот рядом с «Волками» стоит огромная кургузая мортира «Егуп». Если в современные меры переводить, то калибр у мортиры 470 миллиметров, а веса в ней без малого 80 пудов. Много пришлось мастеру помучиться с длиннющей 24-гривенковой (152-мм) осадной пищалью «Скоропея» («Сердитая», «Злая»). Одна из любимых была мастера Чохова, с ящерками, бегающими по стволу.
Конечно же, самым известным творением мистера стала царь-пушка. Андрей Чохов отлил свою Царь-пушку из бронзы в 1586 году, в начале правления царя Фёдора I Иоанновича, сына Ивана Грозного. Новому царю, который, как считается, был слаб умом, тогда было 29 лет, и он только недавно вступил на царство. Тем не менее, с правой стороны пушки у дула есть его литое изображение в виде наездника в короне и со скипетром, а в средней части ствола справа имеется надпись, из которой следует, что пушка отлита его повелением. На казённой части вырублено: «2400 пуд». Не мало, тридцать девять с половиной тонн почти. Калибр же сего великана 890 миллиметров.
В Вершилово мастера перевёз лично Пётр Дмитриевич и приставил бдить и учить мастерству молодых литейщиков. Буквально за несколько месяцев до того в Москве Чохов отлил свой колокол великан — «Реут». Его высота с ушами 2 м 90 см, диаметр — 2 м 85 см. «Реут» висит под сводом южного проёма звонницы Ивана Великого. Его имя по-старорусски означает «ревун», видимо, из-за басовитости звучания. За изготовление его Чохов был отмечен особой наградой — получил «4 аршина сукна лундышу, маковый цвет, цена полтора рубли аршин, да 10 аршин камки куфтерю червчатого, цена по рублю за аршин, до сорок куниц цена 12 рублёв». Весит «Реут» 32 тонны 760 кг.
На новом литейном дворе превзошёл мастер свой же рекорд. Отлили они вместе с мастером Самсоновым колокол великан «Лебедь». Когда-то давно Чохов уже лил колокол с таким названием. Тот висит в Троице — Сергиевом монастыре. Этот предназначался туда же, и потому на нём была сделана надпись: «Божиею милостию Великий Государь Царь Всея Руси Самодержец Михаил Фёдорович. Сей колокол слили в дом пресвятые и живоначальные Троицы великому чудотворцу Сергию, в 10-е лето государства его». Диаметром колокол был три с половиной метра и почти четыре метра высотой и весом пятьдесят тонн без малого.
Царь колокол будет в два раза выше и шире и в четыре раза тяжелей. Но это будет через сто с лишним лет.
Всё Вершилово прощалось с мастером. Могилу ему определили прямо рядом с Кузьмой Миничем Мининым. И памятник литейцу будет делать тот же мастер, а лить его ученики. Оба знаковые фигуры для страны. Одной величины. Вот и лежать будут рядом.
Царствие им небесное. И вечная память.
Событие семьдесят второе
Как там споёт всеми любимую песню Василий Лебедев-Кумач:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Холодок бежит за ворот…
Всё так и было кроме стен Кремля, ах, да — Вся Татарская земля.
Утром было прохладно — это точно, и рассвет был нежный, розовый. Красиво. Проснулись, посмотрели на красоты природы, поёжились от прохладного ветерка и удивились донельзя. Не было врагов. Только пару тысяч мертвецов. И самое интересное, они сами себя не хоронили. Всё врут календари.
Горизонт был пуст. Пётр осмотрел в самый мощный артиллерийский дальномер место, где вчера стояли тысячи конников. Ни кого. И чего теперь?
Пётр выслал разведку. Пока те не вернулись, вершиловцы растопили полевые кухни, война войной, а завтрак по расписанию. Утренний прохладный ветерок быстро кончился, опять взбирающееся всё выше солнце начало припекать.
Разведчики вернулись через час, когда кашевары стали один за одним стучать по железу повозки, созывая закреплённых именно за этой кухней людей на завтрак. Всё без изысков — гречневая каша с мясом.
– Ну, чего там? — нетерпеливо вышел навстречу возвращающемуся дозору князь.
– Нет никого! И деревня эта пустая, ни одного человека, — доложил старший.
– Так, давайте подкрепитесь и дальше чуть проедьтесь, — отпустил разведчиков Пётр.
Тоже со всеми позавтракал. Хоть и не сильно хотелось. Надо ведь, а то кто его знает, что будет через час, потом сухарями придётся перекусывать.
– Наплевать на них. Планировали идти на Гёзлёв, вот туда и пойдём, — начал первым Ян Заброжский, когда после завтрака собрались на совет.
– В тылу у себя такую силу оставлять? — Шварцкопф был чуть осторожней.
– У этого Айбары дозор оставим и по нескольку человек через каждые пять километров. Если они по нашим следам пойдут, то будет время развернуться, построиться и оружие зарядить. Нужно к Гёзлёву обязательно идти, туда должны казаки на чайках подойти. Договор же есть. А если они без нас начнут атаку, то много людей потеряют, да и вообще удастся ли захватить. — Решил Пётр, и совещание на этом закончилось.
Дорога, вполне себе наезженная, сначала шла строго на запад. Выжженная степь с небольшими кустиками колючки. И седой ковыль везде. Словно по белому, колышущемуся от волн морю едешь. Это впечатление ещё усиливало то, что степь не ровная, как стол, а холмистая. Совсем уж изредка небольшой неровный камень на пути попадётся, будто нёс кто, а потом надоело ему, и бросил.