И овцам снятся пастухи
Шрифт:
— Кто-то вмешался. Столь же могущественный, ну, или настолько сильный, что предсказать будущее стало не совсем возможно. Но мы получили некоторую отсрочку по времени, благодаря моим приготовлениям, которые я тоже с его подачи сделал. Я так думаю, он предсказывает лишь наиболее вероятные развития событий, не забывая о других возможных вариантах. Поэтому я иногда делаю то, что мне самому не понятно. Например, мастерю шокер для тебя.
— С шокером это ты здорово придумал! Я теперь могу вырубить и изнасиловать любого.
— Не получится: мышцы сведёт судорогой, и ты просто не разогнёшь этого человека.
— Да, ты прав. Но теперь по правилам тебе должна приснится мигрень.
— Что-то мне спать резко расхотелось. Но я думаю, он должен мне показать, что теперь делать, а не тешить себя моим наказанием.
— И то верно. На сей раз облажался он, а не ты. А почему этот азиат называл тебя доктором? Ты что, ещё и врач?
— Нет, — Меня аж пот прошиб: у этого стервеца ещё и память отличная. — Ошибся. Или Шевчук, за которого я себя выдавал, имеет научную степень.
— Мне показалось, или ты не всё мне рассказал?
— И что же мне ещё тебе рассказать? Как я завалил выпускной экзамен и получил семь вместо десяти?
— Ну
— Давай, давай, теперь твоя очередь.
— Хорошо. Только обещай сначала, что ты не будешь смеяться.
— Да у тебя, должно быть, крыша совсем поехала, — Я покрутил пальцем у виска. — Ты сам стебался надо мной всю дорогу, а теперь вдруг посерьёзнел.
— Но это же вся моя жизнь, это и должно быть серьёзно, — Сказал он вдруг как-то жалобно.
Глава 6
— Хорошо, я обещаю, — Я поёжился, чтобы не выдать смущения: своим мальчишеским голосом он, конечно, владел в совершенстве, и мог выжать слезу из кого угодно.
— В общем, это всё проявилось, когда я учился в шестом классе, — Начал он, и взор его затуманился, будто перед его глазами побежали картинки воспоминаний, а голос его приобрёл романтично-повествовательный оттенок. — Я тогда влюбился в парня из соседнего класса. Он казался мне очень красивым, — Я еле сдержался, чтобы не прыснуть от смеха, не зря просил. — Мы учились в Лунде, это такой маленький город в Швеции. В Швеции вообще все города маленькие. А я ездил в Лунд из соседней деревни на автобусе. Вместе с тем парнем. Тогда меня звали Лаш Улофсон. Я был таким классическим шведским ребёнком, с пухлыми румяными щеками и грубыми чертами лица. И вот, когда мы снова оказались в одном автобусе после школы, я не выдержал, подошёл к нему и признался, что люблю его всем своим сердцем, что готов жизнь свою прожить для него. А он оттолкнул меня, засмеялся надо мной, и сказал, что я некрасивый, что он не голубой, а если бы и был, то не смог бы любить меня такого… — Он ненадолго замолчал. — Потом я закончил университет и стал специалистом по контактам с внеземными цивилизациями, а он женился на женщине, которая была на сорок лет его старше. Я двадцать пять лет носился по всей вселенной в поисках хоть каких-то намёков на внеземные цивилизации, и, конечно, убегал от самого себя. Я почти не бывал на Земле, облетел все планеты, на которых могло быть хоть что-то, отдалённо напоминающее колонии микроорганизмов. Совершенно забросив свою личную жизнь, я целиком отдался своей второй любви — науке. Но и на этом поприще меня ждало полнейшее разочарование: наука не спешила идти со мной под венец, а внеземные цивилизации вздумали играть со мной в прятки. Но это не могло продолжаться вечно, я должен был хоть что-то найти, чтобы жизнь моя не оказалась прожита напрасно. У нас была одна перспективная планета с большим океаном. Хотя следы живых существ мы там не нашли, но у меня было ощущение, что мы можем их найти на дне океана, поскольку планета недавно пережила ледниковый период, и территории компактного проживания живых организмов могли оказаться затоплены за довольно короткий промежуток времени. И вот я сижу в роскошном номере на кожаном диване, в Америке просто огромные номера, пью сухое вино за успех будущей экспедиции и читаю в интернете хвалебные отзывы о своей последней монографии. Я уже предвкушаю успех, представляю лавровый венок у себя на голове, одобрительные крики толпы и кислую мину того моего школьного друга, который теперь торгует табуретками в «Икее». Я даже успел представить, что позвоню ему, или даже заеду в магазин, и поинтересуюсь, жива ли ещё его красавица жена, как мне в почту приходят два письма. Одно из медицинской службы, в котором сообщается, что меня отстраняют от полётов по причине повышенного артериального давления и риска инсульта при перегрузках. А второе — от академии, где говорится, что денег на полёт не выделили из-за проблем с моим здоровьем, и экспедиция переносится на два года, за которые, они очень на это надеются, я успею поправить своё такое дорогое им здоровье… Это было на кануне моего дня рождения. Мне должно было исполнится сорок восемь, и вряд ли к пятидесяти я сильно поправлю своё здоровье. Каким-то не таким должен был быть конец моей карьеры. Единственным моим желаньем было — удавиться. Я подошёл к зеркалу, снял халат и разрыдался навзрыд: на меня смотрел старый лысый толстый профессор в очках, в данный момент представлявший собой абсолютный ноль! Совершенно никому не нужный автор шести книг и огромного количества статей. Все мои труды ждало скорейшее забвение, поскольку ни один из них не был подтверждён на практике. Меня перестанут публиковать журналы, поскольку не будет базы полевых исследований, а чистое теоретизирование никого не волнует. У меня нет и не будет уже никакой семьи, так как я скорее удавлюсь, чем женюсь на женщине своих лет, а найти себе гомосексуалиста в пару — это практически невозможно в таком возрасте. Меня даже мальчики по вызову избегают, так как я толстый, и моя борода колется в постели. Вот что бы ты сделал на моём месте?
— Ну, я как-то не задумывался о таком раскладе…
— Да я тоже не задумывался, пока не оказался в полном тупике. Ты ещё слишком молод, чтобы задумываться о таких вещах, а я был слишком недальновиден, слишком увлечён… Я вернулся в Лунд, снял домик недалеко от своей школы, купил пистолет и заперся там. Три дня я беспробудно пил, потом вымылся, побрился, включил панъевропейский новостной канал на полную мощность, чтобы звук выстрела не было слышно, вставил дуло себе в рот, и в этот самый момент идёт объявление о наборе добровольцев для второго этапа клинических испытаний метода генетической перестройки организма. Мне вдруг стало интересно, тем более, это совсем рядом — в Упсале. На следующий день я туда поехал, и был несказанно удивлён, насколько наука продвинулась уже в этой области. Единственное, что меня смущало — это короткая продолжительность жизни первой группы испытуемых: они прожили всего по нескольку месяцев, но профессор Нилунд уверил меня, что они серьёзно доработали метод. Да и стоило ли этим заморачиваться, если ты уже решил свести счёты с жизнью? Я подписал контракт в тот же день. Ко мне приставили аспиранта и художника, с которыми мы детально проработали моё будущее тело. Сначала создаётся компьютерная модель, она может двигаться, разговаривать
— Ну, у меня в этом плане всё гораздо скромнее, — Я постарался отвести взгляд, но мне предательски захотелось рассмотреть получше все его достоинства.
— Сама операция длится несколько дней. Сначала чистят кровь. Потом ставят капельницу, чтобы прекратил работать иммунитет. Затем в стерильном боксе делают инъекцию нанороботов, которые уничтожают костный мозг, кровь перестаёт вырабатываться, и её начинают постоянно вливать. На этом этапе начинаются жуткие боли. Такие, что описать невозможно. На третий день я даже кричать уже не мог, только скулил. Двигаться невозможно, изо всех щелей торчат катетеры, по которым что-то вливается и выливается. Я думал, что помру от этой боли, но когда сделали инъекцию нанороботов, которые перестраивают кости, я начал терять сознание от боли. И это не смотря на обезболивающие, которыми, по уверению доктора, меня пичкали безбожно. Остальное я уже не помню, очнулся в реанимации. Доктор сказал, что я был в коме, но это нормально — всех вводят в искусственную кому, чтобы не мучились. Почему-то раньше нельзя было это сделать. Из десяти добровольцев умерло четыре, на что доктор заметил, что оставшиеся теперь поживут подольше. Я заново учился ходить, ощущать своё новое тело, ведь даже нервы заменяются на новые. У одного из подопытных не восстанавливалась чувствительность рук, у другого отказала почка. Но мы выжили. А когда закончился реабилитационный период, выяснилось, что по условиям контракта мы не имеем права покидать исследовательский корпус, и остаёмся там на полном пансионе для дальнейших исследований. Но ты представь себе, в какой луже я оказался: имея совершенно прекрасное тело, не подверженное старению, когда кровь бурлит в жилах, а семя — в яичках, я даже за пределы комплекса выйти не могу. Хорошо ещё интернет не отрубили. Но это была их главная ошибка. Я нашёл человека с лицом, похожим на моё. Его звали Митч. Я предложил ему такую сумму за его паспорт, что он не смог отказаться. И вот я получил уведомление, что он готов встретить меня в условленном месте. Оставалось только сбежать, что я и проделал, причём весьма изящно: на выходные все разъёзжались по своим личным делам, оставался один охранник, который запирал нас на все замки. Я уговорил аспиранта взять меня с собой на уикенд в обмен на секс-услуги и небольшую сумму наличными, за которой мы должны были заехать в Лунд, в мой съёмный домик, где заодно могли бы предаться радостям жизни. Аспирант, его звали Ханс, очень стеснялся, но очень уж хотел опробовать творение своих рук. Это его и сгубило — пришлось его прикончить, чтобы не поднял шум раньше времени. После того, как ты двадцать пять лет выживал в самых сложных условиях, нетрудно убить человека. Я позаботился о том, чтобы его никогда не нашли.
— Плазменная горелка?
— А ты такой же маньяк! Но мыслишь правильно. Даже запаха не осталось. Следующим пунктом моей программы был Митч. Красивый мальчик, который очень любил деньги. По моему заданию он имплантировал себе биометрический чип, чтобы не заявлять о пропаже паспорта, когда он мне его продаст. Собственно, чип мне и был нужен. Ханс рассказал, что в исследовательском центре мне имплантировали свой чип без всякого моего согласия, да ещё и пометили меня радиоактивным изотопом, чтобы можно было отличить меня от обычного человека без сложного анализа ДНК. Поэтому Митч провёл несколько неприятных часов под общим наркозом, прежде чем я разобрался с чипом и отправил Митча на заслуженный отдых вслед за Хансом. Так как Европа не имеет пограничного контроля с Россией, я отправился в эту заснеженную страну дышать свежим воздухом, есть здоровую пищу и выводить радионуклиды из своего организма.
— Где ты и познакомился с белыми медведями.
— Ну, медведей они уже давно съели, сейчас осталось только чучело в музее. Но об этом я узнал из местного интернета, а сначала я нашёл человека, который должен был реимплантировать мне чип. Очень экстравагантный тип, но своё дело знает. Он не стал вытаскивать мой чип, а просто его перепрограммировал.
— Говорят, их нельзя перепрограммировать.
— Враньё. Он сказал, что разработчики предусмотрели режим перезаписи на случай, если произойдёт сбой, чтобы не вытаскивать чип из руки.
— Какое полезное знакомство…
— И не говори, ведь оказалось, что можно зашить любые данные! И я придумал себе новое имя — Матиуш. Не Митч какой-то там и не Лаш, а Мати. Тот русский говорил, что это еврейское имя. Ну и что?
— Звучит красиво.
— Вот и я так же ему сказал. А фамилия — это вообще анаграмма от «весёлый Лаш» — Гэй-Л. Ещё её можно воспринимать как «гомосексуалист Лаш» и как «ветреный», «ветерок».
— Сильно так ветреный, потому что «гэйл» — это штормовой ветер.
— Ох, ну да, у вас, американцев, вечно всё не так, как у людей!
Я процитировал стихи:
Вновь промозглою зимой
Дует ветер штормовой
Воет, свищет, снег несёт,
Флюгер мечет взад-вперёд,
Лодки ёжатся одни,
Брошены они людьми,
И на флюгере из туч
Вспыхивает солнца луч,
Листья, дождь, что за напасть –
Такова у шторма страсть
— Это английский поэт в 19 веке написал. А ещё у малышки Дороти была такая фамилия, поэтому её и унёс ветер, — Иронично добавил я.