… и просто богиня (сборник)
Шрифт:
– Вы бы улыбались почаще, – посоветовал я, – ваши зубы за километр видно.
И снова странный нырок головой.
Компенсацию за вывих Луизе не дали, а она, как я думаю, не слишком настаивала. Глядя на нее, я представляю себе века рабовладения. Луизу легко вообразить прилежной служанкой где-то в Луизиане, из тех тихонь-смиренниц, на которых покрикивали белокожие ирландские барышни.
Родители ее с Ямайки, но эмигрировали в Лондон. Луиза училась на дизайнера в Манчестере. Однажды съездила на Майорку отдохнуть, там познакомилась с виноторговцем и вышла за
– Было две свадьбы. По-нашему, и по-вашему, – рассказывала она.
Каковы различия между двуми церемониями, я не уяснил, охотно поддавшись на игривый импульс: вообразил, как сидит Луиза в цветастом наряде африканской невесты, а рядом с ней ее хрупкий светлокожий кабальеро в набедренной повязке; вокруг них ходят женщины в высоких тюрбанах, кричат гортанными голосами, а пламя костра освещает их лица.
Ее муж – мелкий, подвижный. Молодцеватость этого черноволосого мужчины средних лет подчеркивается темными костюмами из лоснящейся ткани. Я почему-то уверен, что он мечтает о большом кабриолете – и непременно его купит, когда дела его пойдут в гору. Он перепродает вина, представляет интересы какой-то иностранной фирмы.
– Интересно, какие у вас будут дети? – вслух подумал я однажды.
Смутилась. Прочь не побежала, но очень хотела. Ну, ей-богу, нельзя быть такой застенчивой. Интересно, а как она с мужем разговаривает? Вместе я их, конечно, видел, но друг к другу они не обращались, просто шествовали: он – чуть впереди, быстрыми шагами, она, сутулая, за ним, немного семеня.
Месяц или два назад увидел ее в красном плаще – просторной такой палатке. Голова черная, ноги тоже, а посередине одеяние, похожее на факел. Резкий контраст.
– Теперь вас не проглядеть! – крикнул ей со своей стороны улицы.
Блеснула зубами и дальше заторопилась – пылающей головешкой.
Диплом дизайнера Луизе за границей не пригодился, а преподавать английский ей предложили чуть ли не на второй день после переезда. Хорошо британцам: страна уже давно не империя, а былое могущество людей до сих пор кормит.
Английский у Луизы ясный, отчетливый, что даже странно: будто негритянку озвучивает какая-то герцогиня. Кроме родного английского, она говорит на немецком и немного на испанском. «Поко-поко» [1] , – показала она уровень своего испанского, собрав пальцы в щепоть.
1
То есть «чуть-чуть». От poco – чуть, мало, немного (исп.).
К разговору с ней надо приноровиться. Если задавать ей на немецком четкие вопросы, то она обязательно на них отвечает, а если ограничиться банальным «Как дела?», то и ответ ее будет таким же расплывчатым. И как она учительницей работает? Наверное, стоит, за стол спрятавшись, и бубнит сухую науку.
Соседка жаловалась на Луизу, что та неряха. По ее внешнему виду я такого сказать не могу, а дома у нее никогда не бывал. Да и не стремлюсь, в общем-то. С болезненной застенчивостью трудно иметь дело: что бы ты ни сказал, все равно чувствуешь, как осыпается вокруг колкая стеклянная крошка.
Сегодня узнал, что Луиза ребенка родила. Мальчика. Вот и прояснилась ее красная палатка. Стеснялась она, как всегда.
Очаровательная хромоножка
Самые занятные люди все-таки водятся в небольших городах. Конечно, если судить здраво, в столицах оригиналов куда больше, но их трудно разглядеть в деталях: вокруг много пестроты, быстро отвлекаешься, – и потому остается в памяти не человек, а его бледное подобие.
Во Франции, близ швейцарской границы, в небольшом городке душ эдак на тысячу, общался с очаровательной особой. Мой французский приятель называет ее мама, а я назову ее Клер.
Клер когда-то жила рядом с моим приятелем. В соседнем подъезде. Ему было двенадцать, когда родители разошлись, мать поступила работать на завод, совершать какие-то однообразные операции, которые, по ее же словам, она и во сне не прекращала делать. А он оказался у Клер. Вначале она кормила его сладостями, потом стала делать с ним уроки, а старшеклассником он получил по ее протекции свою первую работу – в летние месяцы был воспитателем в интернате. Клер и денег ему одолжила, когда пришло время поступать в университет.
Помощь ее была неоценимой. Я бы не стал называть мамой женщину, которая сначала была только соседкой, но и приятеля вполне понимаю: его родная мать – женщина пугающе худая, с пустым, будто выжженным лицом – то шепчет, то срывается на крик. Легко вообразить, как он, быстрый умный мальчик, возвращаясь из школы, заходил не домой, а к соседке, в ее веселую пеструю квартирку. «Моя мама», – говорит он сейчас. Иногда, впрочем, добавляет: «Вторая мама».
Клер – подвижная, хрупкая хромоножка. В детстве у нее обнаружили полиомиелит, долго лечили в швейцарском санатории.
– Тогда я говорила по-немецки, но все забыла, – сообщила она, потчуя нас луковой запеканкой собственного приготовления.
Было уже за полночь, но Клер спать не ложилась – ждала гостей. То есть нас. Мы приехали позже запланированного времени: по пути застряли в пробке.
Стрекоча, как швейная машинка, Клер то и дело выбегала из-за стола – за сырным десертом, за мороженым в вазочках, за водой или вином. Шажки быстрые, и от того не сразу заметно, что она заваливается набок. Больше похоже на неточную порывистость.
Она говорила по-французски, а приятель переводил, но, поскольку слова лились непрерывным потоком, осталось впечатление, что разговор был прямым, без всяких посредников.
Почти сорок лет Клер работает секретаршей на большом заводе, который находится в городке по соседству. Ей нравится ее работа.
– Я в центре внимания, – сказала она, оправляя асимметричную черную челку с ярко-синими кончиками.
– Ты была в парикмахерской? – поняв намек, спросил ее «сын».
– Давно, неделю назад.