…И пять бутылок водки
Шрифт:
– Н-нет… Вот уж, действительно… Ты как здесь появился?
Произнося эти слова, Костя приподнялся. Он держал теперь сверток в правой руке – прижимал руку к бедру и торопливо, прыгающими пальцами, пытался распустить, распутать платок.
– Тебе же ведь не тут надо быть.
– А где же? – прищурился Брюнет.
– Там, – Костя мотнул головой, – там, где ты нынче утром был. У опера. На этой вашей тайной хавире!
– А ты уверен, что я там был?
– Еще бы! Сам все видел.
– Ну и что…
– Видел! Своими глазами!
– Ну и что ж ты видел?
– Видел, как ты нырял в
Они говорили быстро, яростно, перебивая друг друга и хрипло дыша. И голоса их разбудили Игоря. Очнувшись, он какое-то мгновение сидел, бессмысленно помаргивал, с трудом осознавая реальность происходящего. Он ведь не спал почти две ночи, и короткая эта дремота не освежила его, а наоборот, – как бы одурманила, опьянила.
Потом он начал понимать, улавливать смысл долетавших до него слов. Разговор происходил здесь же, рядом, за кустами. Раздвинув ветки, Игорь глянул в просвет меж ними – и подобрался весь, напряженно вслушиваясь и темнея лицом.
– Верил… Ах, я дурак! Но ничего. Теперь ты – мой, – говорил Костя. – Теперь уже не отвертишься!
– А чего мне вертеться? – небрежно, с какой-то странною наглецою, ответил Брюнет. – Ну, был. Был у опера. Все так! И что же дальше?
– А дальше – вот что!
Избавиться от платка не удалось, но это было уже не важно; палец наконец-то добрался до гашетки, нащупал ее, и Костя сразу же почувствовал себя уверенно, спокойно. Он поднял руку с револьвером. Но стрелять не спешил.
– Теперь ты умрешь. Но прежде скажи-ка мне…
Он не спешил стрелять; хотелось еще потолковать, высказать все, что накипело, и узнать кое-какие подробности. Поигрывая кольтом, он начал фразу – но закончить ее не успел.
Случилось что-то странное, непостижимое… Брюнет (он стоял метрах в трех от Хмыря, не далее) внезапно и резко взмахнул рукой. Перед глазами у Кости мелькнула как бы черная молния. И в ту же секунду он ощутил оглушающий, страшный, тупой удар в висок.
Костя упал – мгновенно, без вскрика – и так и не успел по-настоящему сообразить: что же, в сущности, произошло?
Зато Игорь видел все. Видел ясно, во всех подробностях.
Он видел черную эту молнию и угадал, в чем дело. Брюнет воспользовался страшным оружием – «ростовским кистенем». Так называется гиря – чугунная килограммовая гиря – на ремешке, или тонкой цепочке. Привязанная к запястью, она обычно прячется в рукаве, либо в согнутой ладони, и потому неприметна со стороны. Пущенный в ход, «кистень» действует молниеносно и сокрушительно. Он поражает на расстоянии четырех метров – и уберечься от него практически невозможно. Для этого, во всяком случае, нужен опытный глаз и хороший навык. Костя Хмырь, судя по всему, такого навыка не имел; на Украине ведь оружие это встречается крайне редко! Оно распространено, в основном, на Северном Кавказе и в предместьях Ростова. Будь у Брюнета пистолет, или же нож, Костя знал бы, что делать; он не дал бы себя опередить! Он готов был ко всему – но только не к этому… А теперь было поздно. Теперь он лежал в траве, в изумрудной зелени, и подавшись к нему, Брюнет бормотал, оскалив в усмешечке мелкие, изъеденные свои зубы:
– Ты все, вроде бы, увидел… Хорошо смотрел, собака… А вот главного-то и не приметил, – самого главного, – эх, ты!
Брюнет стоял, разглядывая труп, – неторопливо собирал, сматывая, накручивая на запястье ремешок кистеня. Он торжествовал сейчас! Он снова был доволен собой и верил в свою фортуну.
Первым движением Игоря было – защитить Костю, спасти… Но он опоздал, Он ведь не сразу очнулся и какое-то время пребывал в полубеспамятстве, в зыбком дурмане. А когда он разобрался, наконец, в ситуации и поднялся, рванулся, раздвигая кустарник – все уже было кончено.
Тогда Интеллигент вспомнил о ноже. И торопливо потащил его из-за голенища, не сводя с Брюнета острых, немигающих глаз.
Заметив возникшего из кустов человека, Брюнет на мгновение замер, застыл. Он посмотрел в глаза Игоря – и уловил, прочел в них свою участь Усмешка сошла с его лица, жесты стали неровными, руки заторопились.
Рывком подхватив гирю, он шагнул к Игорю и замахнулся – завел для броска руку…
Пригнувшись, Интеллигент шарахнулся в сторону. И стал, хоронясь за корявым грушевым стволом. Он сделал это вовремя! Едва лишь он спрятался, – о ствол, сотрясая его, звонко цокнула гиря кистеня, Удар был меток; он пришелся вровень с головой. С ветвей посыпался мелкий древесный мусор, запорошил Игорю брови и ресницы.
Помаргивая и щурясь, Игорь выглянул из-за ствола; подбросил нож и ловко поймал его за лезвие. И затем метнул во врага.
Голубовая сталь сверкнула в лучах, – прочертила блещущую, ломанную трассу – и с коротким свистом вонзилась в правое плечо Брюнета.
Брюнет охнул, приседая. Лицо его исказилось, завяло. На рукаве обозначилось густое, рыжее пятно.
Но все же враг был жив! Игорь выругался с досадой. Он целил в горло – и промахнулся. Такого с ним раньше не бывало. Причиной всему, вероятно, был сор, просыпавшийся в глаза…
Брюнет был жив. Мало того, ранение, видимо, не подкосило его и не сильно ослабило, Он держался, действовал! Здоровой левой рукой он нащупал нож – резко рванул его и высвободил со стоном.
Теперь опять игра пошла в его пользу. Фортуна и впрямь улыбалась этому стукачу! Обретя дополнительное оружие, он наступал на Игоря – шел к нему, рыча от боли, всхлипывая и шумно дыша. А Игорь был беззащитен; был с пустыми руками.
Существует старая босяцкая заповедь: тот, кто пользуется ножами – должен иметь их несколько, С одним ходить нельзя. Необходим запас. Он бывает необходим в самых разных обстоятельствах, в том числе – и в таких вот, как сейчас… Игорь понимал свою ошибку. И чувствовал, что она – непростительна.
Но все же, надо было что-то делать, как-то выкручиваться… Единственно правильное решение – бежать – представлялось Игорю невозможным, противоестественным. Нет, бежать он не мог! Он должен был отомстить за друга. Отомстить сурово, по всем правилам. И, таким образом, как бы оправдаться перед ним и перед своей собственной совестью.
А Брюнет приближался… Пользоваться кистенем он, по счастью, не мог; правая рука его бездействовала, висела плетью. Зато в левой – льдисто и жутковато – светилось узкое жало ножа.