И снова утро (сборник)
Шрифт:
«Когда этого луча не станет видно, — подумал он, — будет уже ночь, и тогда…»
Будто опережая его мысль, снаружи донеслась автоматная очередь.
Траян Думбрава вздрогнул: «…Тогда меня изрешетит автоматная очередь!.. Сволочи!»
Он поднялся. Поскольку глаза его свыклись с темнотой, он различил дверь и подошел к ней. Приложил к двери ухо и прислушался к размеренным шагам часового. Это все те же шаги? Или другие? Он не мог точно ответить на этот вопрос.
«Сколько же времени прошло с тех пор, как меня заперли здесь?»
Его охватила глубокая печаль. Теперь, когда конец войны близок, ему предстояло умереть. Из четверых только его ожидала такая участь. Хорошо, что остальные спаслись от смерти. Разве не на его глазах остальных троих отправили назад через линию фронта? Конечно, они спаслись, но его расстреляют. Иначе немцы послали бы его вместе с остальными.
Он заскрипел зубами и, охваченный бессильной яростью, рухнул на полусгнившую солому.
Его жгла ненависть к лейтенанту Эрнсту Сэвеску, из-за которого ему предстоит умереть, может, уже до захода солнца.
Невольно в его памяти пронеслось все случившееся…
Стояла ночь… Траян стоял в окопе, накинув на голову плащ-палатку, и пытался задремать. Моросил дождь, мелкий, настойчивый и нескончаемый. Капли ударялись о плащ-палатку, как горох о сито. На дне окопа скопилась лужа, доходившая ему до щиколоток. Хотя ботинки не были дырявыми, вода, холодная и будто клейкая, бог знает каким путем проникла внутрь. Не в первый раз ноги у него были сырыми, но впервые, изнуренный и неимоверно усталый, он не мог задремать.
Он крепко выругался, чему научился от капрала Турятки Иона, слывшего мастером по этой части во всей дивизии. Траян злился на себя, что не может уснуть и отдохнуть, хотя бы стоя в окопе по щиколотку в воде. Такого с ним еще ни разу не случалось с тех пор, как он находился на передовой и постоянно имел дело со смертью. Он не мог уснуть, а завтра, когда надо будет идти в атаку, усталость сломит его и он отстанет, а его товарищи по отделению подумают, что он отстает из-за страха.
А дождь все шел и шел, и капли били по плащ-палатке, словно зерна гороха. Дождь напомнил ему о другой ночи.
Свежеиспеченный учитель, Траян направлялся, чтобы вступить в свою должность в проклятом богом селе, далеко от железной дороги и от какого-либо шоссе. Поезд, доставивший его до ближайшей станции, опоздал, потому что из-за небрежности дежурного по станции едва не столкнулся на полной скорости со скорым поездом. Катастрофы удалось избежать только благодаря машинисту, но три вагона все же сошли с рельсов. Поезд тронулся дальше только через час, и Траян Думбрава боялся, что из-за позднего времени он не сможет добраться до села.
Действительно, когда поезд прибыл на станцию, уже стемнело, но, на счастье Траяна, с поездом, который доставил его, в уездный городок на собрание, организованное Фронтом национального возрождения [4] , отправлялся поп Нэстурика. Возница, который привез попа, как раз собирался обратно в село, когда Думбрава увидел его позади вокзала.
— Случайно, не в Болдешти едете? — спросил он.
Прежде чем ответить, возница измерил его взглядом с ног до головы, на мгновенье задержался на картонном, основательно истрепанном чемодане учителя.
4
Фронт национального возрождения — профашистская организация в Румынии перед второй мировой войной. — Прим. ред.
— А какое дело у тебя в Болдеште? — подозрительно сощурился он.
— Меня назначили туда учителем. Вот еду принимать должность.
Это объяснение рассеяло все подозрения, и возница сразу стал доброжелательным.
— Ах так! Тогда садись сюда, господин учитель! Вдвоем веселее будет ехать. А ехать километров пятнадцать.
Возница оказался человеком молчаливым, и каждое слово приходилось вытаскивать из него как клещами. После нескольких бесплодных попыток Траян Думбрава оставил его в покое. Даже лошадей возница погонял безмолвно. Казалось, они понимают его уже по тому, как он проводит кончиком бича по крупу. Думбрава присмотрелся и через некоторое время тоже стал понимать язык, на котором возница объяснялся с лошадьми. Это его позабавило, помогло прогнать скуку и сгладить однообразие пути.
Но вскоре пошел дождь, мелкий, частый и занудливый. Траяну Думбраве нечем было прикрыться от дождя. Вся его одежда из дешевой, выцветшей от времени и залоснившейся на рукавах материи была на нем, переодеться было не во что. Он лишь поднял ворот пиджака и натянул поглубже поношенную шляпу.
Дождь не переставал, и возница снова заговорил:
— Я вижу, тебе нечем укрыться от дождя, господин учитель.
— Нечем, дед!
— Тогда возьми накидку батюшки. — С этими словами он протянул ему извлеченную из-под соломы плащ-палатку.
Плащ-палатка была военного образца, по-видимому, поп приобрел ее у какого-нибудь старшины. Шел 1939 год, начался уже призыв в армию, проводились реквизиции.
Траян Думбрава с головой укрылся плащ-палаткой, довольный, что теперь дождь не промочит его до нитки. Иначе завтра пришлось бы ждать, пока его одежда высохнет, и он не смог бы вовремя явиться в школу.
Укрывшись плащ-палаткой, on слушал, как капли хлещут по суровому непромокаемому полотну… Точно так же, как теперь, когда он стоит в окопе по щиколотку в воде, пытаясь вздремнуть.
С трудом он переступил с одной ноги на другую, и опять мысленно выругался от злости, что, вместо того чтобы заснуть, вспоминает далекое время и столь неважные теперь вещи.
Если бы не было дождя, он смог бы вздремнуть. Но этот дождь шел, напоминая ему о другом дожде, когда он ехал на место своего учительствования, накрывшись плащ-палаткой попа Нэстурики, главаря организации Фронта национального возрождения из села Болдешти.
Всякий раз, когда шел частый и мелкий дождь, он вспоминал о Болдешти, где прошла его короткая учительская карьера. В памяти о селе сохранилось такое воспоминание: покосившиеся, словно под тяжестью нескончаемого дождя, домики, грязные улицы, на которых в лужах плещутся утки. Ведь не всегда село выглядело таким, но в его памяти оно осталось именно таким, потому что и при его прибытии и при отъезде дождь заливал село.