И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
Книгу мою можно и нужно дополнить, ведь жизнь не стоит на месте. Кроме того, существуют некоторые моменты, сознательно мной неосвящённые в прочитанной Вами редакции моей Книги по разным причинам. Так что, я смогу дополнить свою Книгу только оказавшись на свободе. И лучше всего als duldig in Deutschland, так как в России нужной мне меры свободы не существует, и я боюсь новых репрессий. Я ведь и так уже в полном смысле этого слова диссидент: как в былые советские времена мыслящих людей за убеждения сажали в психушки, так и меня в новое для России время. Только за моё желание возродить в России абсолютную монархию и воцариться самому!...
Считаю правильным не скрывать от Вас, что в издании моей Книги "...на Марс,.." заинтересованы кроме Вас и третьи лица, как российские, так и иностранные, в том числе японские.
Я бы с удовольствием написал Вам письмо по-немецки,
Надеюсь на Ваше понимание меня и моей ситуации.
7 августа 2012 года
Павлов Алексей
Следует вспомнить, что когда я набирал текст этого письма на своём нетбуке, за моей спиной встал и стал читать его санитар, а прочитав, он сказал мне:
– Ты что? С ума сошёл? Разве можно писать такое?
Как будто я написал что-то запрещённое или какую-нибудь выдал тайну! Но пока я ещё верил заведующей отделением Алле Петровне, которой предстояло читать это письмо перед его отправкой. Я верил ей! Что она порядочный врач, порядочная женщина, что просто она не главная в больнице, и поэтому отказала мне во всех моих вариантах связи с издателями и околоиздательскими лицами. Я верил ей и надеялся, что на написанное таким вот образом письмо я получу хоть какой-нибудь, да ответ...
Продолжение данной темы чуть позже. А пока:
Трусы
Для начала упомяну, что на Арсеналке все пациенты ходили в своей одежде, в том числе в своём нижнем белье. Поэтому на отделениях хорошо была организована стирка. В Дружносельской же психбольнице нательное бельё и пижамы выдавались. И стирка была плохо организованной: по двое в порядке живой очереди. И ещё в 2011 году на 1-ом отделении я однажды умудрился натереть себе тесными трусами (других не было на раздаче) между ног. Ой, доложу я вам, заживало там очень долго, потому что ноги всегда в движении, и пройма трусов вечно елозила там. Поэтому в 2012 году, когда я не мог подобрать себе трусы по размеру, я обратился к выдающей их сестре-хозяйке с просьбой всё-таки поискать ей у себя на складе трусы нужного мне размера. Она принесла мне новые трусы, но и они оказались мне тесны. Тогда сестра-хозяйка ещё раз пошла за трусами. Принесла. Я их одел, предварительно посмотрев, где у них перед, а где зад. Одев же их, я почувствовал, что одел их задом наперёд. Переодеваю их наоборот. Но и на этот раз у меня появилось ощущение, что я их одел задом наперёд. Но не может же такого быть, чтобы у трусов было 2 зада и ни одного переда! На этих трусах оказалось, что такое может быть! Ну что ж, придётся до следующей бани носить такие, - решил я. Носил я их сутки, а на следующий день уже весь извёлся от неудобных, плохо сидящих на мне трусов. Тогда я оторвал бывшую на них с внутренней стороны бирку. На ней указывалось, что сделаны они ИЧП, то есть индивидуальным частным предпринимателем, а материал указан чистый хлопок. Ах, вон оно что! Видно, не достать было этому ИЧП старых советских выкроек для трусов, и он их сделал сам как смог, то есть плохо. Да и на ощупь эти трусы - чистая синтетика, прям такие деревянные трусы. Осматривая оторванную бирку от трусов в палате, я комментировал вслух другим пациентам свои открытия. А заключил я свои высказывания об этих трусах своим намерением написать заявление на имя главного врача больницы, чтобы у этого ИЧП больше трусы не закупали. Этот мой монолог о трусах слышала сидевшая и отдыхающая в коридоре (палаты у нас были без дверей) уборщица-старуха. А также услышал один пациент, у которого были свои новые запасные трусы. Он их мне подарил, узнав о моих мучениях. Я был так растроган, что отдал ему свою шоколадку, ведь я же его не просил о трусах. А расчувствовавшись и потому что источник раздражения иссяк с заменой мной трусов, я решил не писать главному врачу ничего. То есть я совсем остыл. Но о своём решении больше ничего не писать я уже никому не говорил, тем более лично старухе-уборщице.
А по утрам в кабинете у заведующей отделением проходила пятиминутка, на которой старой сменой рассказывалось врачам о происходящем на отделении за время их (врачей) отсутствия. Видно, старуха-уборщица доложила как смогла, потому что чт'o тут было! На следующий день меня вызвала к себе в кабинет заведующая отделением Алла Петровна Чахоткина и обрушилась на меня так, что я даже сразу и не понял, о чём это она:
– Что это вы вздумали! Вам не нравится на нашем отделении?! Я вас вмиг переведу!
– О чём это вы, Алла Петровна?
– Как это о чём? О вашем желании написать главному врачу! Думаете, ему есть когда читать всякую подобную ерунду? Вам что, не понятно, вы же умный человек, должны понимать, что больница закупает трусы у сделавшего самое выгодное предложение, у выигравшего тендер?
– Я всё понимаю. Я хотел как лучше. Я больше не буду. Да и вообще, я давно расхотел что-либо писать, - оправдывался я перед бушующей заведующей.
– Я хочу остаться на вашем отделении. В будущем я обо всём буду советоваться с вами. Чуть что - сразу к вам.
– Ладно, иди. И чтобы я больше не слышала о тебе.
– Хорошо. Спасибо. Больше не услышите!..
– лепетал я, испугавшись перевода на другое отделение, вследствие чего я лишусь письменного стола (невероятно, чтобы и на другом отделении у меня будет столько места для книг) и скорее всего меня на ближайшей выписной комиссии в октябре не выпишут.
Свастика
Из телевизионных новостей мне известно, как немцы отнеслись к русскому оперному певцу из Мариинского театра Евгению Никитину, собиравшемуся выступить на традиционном немецком Вагнеровском фестивале летом 2012 года: дали ему от ворот поворот, то есть отказали в последний момент перед его приездом в Германию, узнав о его татуировке в виде свастики на груди. Что для меня не было удивительным. Я же расскажу свою историю, как я боролся со свастикой в дурдоме. Скажу, что я много повидал и на воле, и в тюрьме, и в дурдомах людей с татуировками на теле в виде свастики, и всегда, когда я видел её бессовестное ношение, мне становилось и грустно, и тревожно, и страшно. Да и что я мог поделать, не заставить же мне этих нехороших людей избавиться от этих наколок, и не приказать же мне им было спрятать свастику под одежду! Но вот в середине лета ещё до известия об отказе немцев в выступлении на Вагнеровском фестивале русскому оперному певцу из-за его наколки-свастики на груди произошёл в дурдоме такой случай.
На полоске лейкопластыря, на котором писалась фамилия владельца музыкального mp3-плеера, в обиходе называемом флешкой, у одного дурака я рядом с фамилией во время вечерней прогулки заметил свастику, нарисованную шариковой ручкой. И я подумал, что в больничных стенах я смогу добиться от хозяина флешки снятия или закрашивания свастики. Сам добьюсь или с помощью медицинского персонала, который, - я так думал, - будет на моей стороне и прикажет снять символ немецко-фашистских захватчиков, символ сил зла в Великую Отечественную войну, унёсшей более 26 миллионов жизней только в нашей стране, в СССР. Во время прогулки указанная флешка со свастикой была прикреплена прищепкой-клипсой к лацкану пижамы не её владельца, а его приятеля. Я продумывал варианты своих действий. Я мог воспользоваться эффектом неожиданности и без предупреждения просто подойти и быстрым движением снять-отщепить флешку от лацкана или только лейкопластырь, пока носитель флешки соображает, что происходит. Я мог проделать это не обязательно молча, а мог сопроводить свои манипуляции назидательными словами. Но я этот вариант отверг, учитывая, где я нахожусь, то есть в дурдоме, боясь вызвать неадекватную реакцию слушателя флешки или её хозяина. Я предпочёл сделать так. Я подошёл к прогуливающемуся взад-вперёд по дворику хозяину флешки и попросил вежливо:
– Гена! Сними, пожалуйста, со своей флешки свастику.
Ответом дурака было неожиданное для меня:
– Не сниму!
– Сними по-хорошему!
– не унимался я.
– А что будет иначе?
– сверкнув бешеными глазами переспросил меня дурак Гена.
– Увидишь!..
– только и ответил я и прямиком от Гены направился к медбрату, гуляющему вместе с дураками во дворике, отделённом решёткой с колючей проволокой.
Я обрисовывал медбрату ситуацию, а подошедший к нам безумный Гена стал перебивать меня:
– Стукач! А сам то ты кто? Какие книги читаешь!
– намекнул Гена на мои книги по немецкому языку.
– Сам ты фашист!
– Пидорас! Пошёл вон!
– было моим ответом дураку Гене. А как мне было отвечать ему на его обвинения меня в фашизме?!
Гена удалился. Я понял, что медбрат, гуляющий с нами, - тряпка и не хочет вмешиваться, не хочет принимать мою сторону и приказывать взбесившемуся Гене снять свастику. От медбрата я отправился к слушающему музыку приятелю Гены, так как понял, что с Геной мне договориться о снятии свастики не удастся.