И тогда мы скоро полетим на Марс, если только нам это будет нужно
Шрифт:
– Если вы истинный патриот, то давайте мы вас внедрим к скинхедам. А то, знаете ли, наш прошлый агент был раскрыт и убит. Соглашайтесь! Если вы истинный патриот, то должны быть противником скинхедов.
– Нет, спасибо, за доверие, но я противник таких методов работы, - вежливо отказался я, а сам подумал: - мне нельзя рисковать своей жизнью, ведь моё предназначение в другом: занять президентское кресло, а затем трон, так что рисковать крупными интересами Родины ради мелких мне нельзя. Мой масштаб другой. Также мне пришла мысль, что ведь и жилплощадь я мог бы получить, согласись я работать провокатором на ментов. Так что вот от чего я отказался сейчас - от комнаты, или даже от квартиры. По выходе своём от следователя я в обезьяннике заметил моего горе-грабителя. При виде меня он уже не улыбался...
Часть вторая
* * * (Звёздочки 70)
На следующий день, 14 июня, я решил днём никуда не уходить, а дождаться обхода дворника (разведка донесла, а именно, Матвей, что именно сегодня дворник пойдёт проверять чердаки и подвалы). Погода в этот день была жаркая, поэтому я на своей лежанке на лестнице выше последнего этажа лежал в одних трусах. И вот я слышу топот и разговоры поднимающихся людей. В квартире на последнем этаже залаяла собака. И вот, кого же я вижу! Не одного дворника, а целую бригаду дворников, или вернее, дворничих, в оранжевых жилетах. Наверное, они их одели, чтобы всем было понятно, что они дворники и находятся при исполнении своих обязанностей. И вот я вижу, как при виде меня у дворничих меняются лица.
– А как же мусорный контейнер? Я хочу достать из него свои вещи!
– Никуда он от тебя не денется. Садись! Поехали!
И мы едем в отделение милиции. То, что на Садовой улице. По приезде в отделение мелицыи к моему удивлению мне предлагают занять место в обезьяннике и подождать там. Меня запирают. Подумать только: я никогда в них не сидел, а сейчас меня закрывают в нём! Это меня, самого вызвавшего мелицыю, да в обезьянник! Посадили в обезьянник и не хотят со мной разговаривать! А сидел я один. Прошло время, и я захотел пить, что было вполне естественно, ведь стояла жара, и я, как проснулся, ничего не пил. В обезьяннике нашлась пустая пластиковая бутылка из-под кока-колы. Прошу меня выпустить. Хотя бы чтобы набрать воды из-под крана в туалете. Не сразу, но удалось уговорить мне это сделать. Сижу дальше. И жду неизвестно чего, ведь менты только и делают, что проходят мимо. В пространстве перед зарешёченным обезьянником стоит стол. Вот один мент сел за него и принялся что-то писать на бланках, закурив. Мне, хоть и курящему вообще-то, становится неприятно вдыхать его дым. Оно и понятно, ведь я со вчерашнего позднего вечера ничего не ел. Я делаю законное замечание пишущему-курящему менту, приказывая ему немедленно бросить курить в общественном месте. Он на меня ноль внимания. Тогда я принялся его козлить, то есть называть козлом. Он продолжает не обращать на меня внимания. Мимо проходят другие менты. Я обращаюсь к ним, чтобы они повлияли на этого тупого-наглого мента, что продолжает курить невзирая на моё требование прекратить курение в моём присутствии. Эти прохожие менты оказываются тоже козлами, потому что они никак не реагируют на мои слова. Я козлю их тоже. Настал момент, когда пишущий мент, покурив, куда-то отошёл. Тогда я взял и швырнул бутылку с водой сквозь решётку ему на стол. Не закрытая крышкой бутылка разлилась, замочив ментовские письмена. Пришёл какой-то человек без формы и, не представившись, кто он по должности-званию и фамилии, стал угрожать мне физической расправой со мной, если я не угомонюсь. Менты стали курить перед обезьянником шаблой, то есть козлиным стадом, то есть сообща, как будто нарочно на вред мне. Сколько я просидел в обезьяннике, я точно сказать не могу. Час? Полтора? Два? Не знаю. Наконец, открывают обезьянник и ведут меня на беседу к какому-то мужчине в гражданской одежде. Он представляется мне врачом-психиатром. Говорит, что его вызвали менты по мою душу. История повторяется. Так же я разговаривал с врачом-психиатром в отделе мелицыи на улице Чехова в период своей войны с бомжами на Сапёрном переулке несколько лет назад. И так же, как и тогда, менты сначала не давали пить. В этот раз, как и в тот, психиатр выслушал мой подробный рассказ. Я поведал ему, каким образом я оказался на лестнице, и что послужило причиной моего обращения за помощью к мелицыи. На что психиатр мне сказал:
– Алексей! Я тебя прекрасно понял! Ты жил в последнее время в таком экстриме, что тебе надо отдохнуть. Я со своей стороны могу тебе предложить кровать с чистой постелью в психиатрической больнице, откуда я приехал. Ты, однозначно не псих, и не дурак, поэтому сможешь оценить моё предложение тебе отдохнуть у нас. В крова-а-ти! И поешь у нас. Три раза в день.
– А как же мои вещи в мусорном контейнере?
– Чего-нибудь придумаем. Ты за свои вещи можешь не волноваться.
И я, действительно уставший, клюнул на это предложение врача-психиатра. Я сел в белую машину скорой психиатрической помощи. Интересно, что бы со мной было на этот раз, если бы я не согласился этого сделать, то есть добровольно поехать в психушку? Может быть, всё было заранее решено без меня? Не знаю. Отвезли меня в психиатрическую больницу 4 на углу Обводного канала и Лиговского проспекта. Именно в неё, потому что она областного подчинения, хотя и находится в Петербурге. А у меня прописка областная.
По приезде меня раздели, посадили в ванну, дали кусок хозяйственного мыла, после ванны переодели в больничную одежду. Дали тапочки. Что меня удивило, так это назначение мне уколов. Неприятно удивило. Уколы больные. Да и вообще на больничном отделении персонал со мной стал обращаться как с обычным их пациентом, то есть дураком или психом. Что также неприятно удивило. Я думал, что полежу-отдохну денька три да попрошусь уйти. Но не тут -то было! На обходе врач, заведующий отделением, обходит мою кровать молча, не задерживаясь, типа: мне ещё лечиться и лечиться. На мои попытки что-либо сказать ему вдогонку он не отвечает, просто игнорирует меня. А ещё на отделении были такие пациенты, которые "помогали" медперсоналу. В том числе били остальных, стоящих в очереди за ежедневно несколько раз в день дающимися таблетками и уколами. Били за то, что очередь стоит недостаточно близко к стене. Били-это означает пинали ногами и ударяли кулаками. Мне также доставалось от этих сатрапов. Но я понял, куда попал. И не пытался огрызаться, и не давал им сдачи. Я понял, что таким образом я сделаю только хуже самому себе. И курить мне было нечего. Вот попал! Интересно, знал ли тот приехавший по вызову в отделение мелицыи врач, что со мной так поступят в его больнице? А потом меня, наконец, вызывают в кабинет врачей, и там со мной как с дураком или психом занимается психолог. Даёт заполнить какие-то идиотские тесты, играет со мной в мозаику. Я вынужден терпеть это унижение. Мне ведь надо доказать, что у меня с головой всё в порядке, что я не верблюд. Вынужденное общение с психами и дураками также не доставляет мне удовольствия. Оно мне неприятно. Одним словом: шайсе! Я каждый день при виде заведующего отделением врача пытаюсь ему сказать, что я не псих, и прошу вызвать меня на приём и выслушать. Прошу я отдельными словами, так как врач не ждёт меня, а как только откроет ключом дверь своего кабинета, то норовит за ней скрыться. Наконец, я его достал. И он вызвал меня к себе на приём. На следующий день, 7 июля, меня выпускают на волю. Я выхожу из дверей психбольницы на Лиговский проспект, и тут...
Надо подчеркнуть, что я в джинсах и рубашке, а на улице стояла жара. ...И тут меня обдало жаром улицы. И мне стало плохо. Я испытываю какие-то никогда прежде не бывалые со мной ощущения. Плохо всему моему телу. Но особенно голове. То есть как переступил порог больницы, так сразу мне и поплохело. Надо срочно ехать на Набережную, - думаю я. Именно ехать, так как мне так плохо, что хочется поскорей в прохладу тёти Надининой квартиры. Но идти мне худо. Захожу в какой-то двор. В тени находится помойка. Рядом с ней на асфальте лежит выброшенная деревянная дверь. Я ложусь на неё, не в силах больше стоять на ногах. На помойке стоит вонища, но мне не до неприятных запахов. Вот она, - думаю я, - моя смерть. Смерть на помойке. Но я не умираю. Мне очень плохо, и не становится ни хуже , ни лучше. Я понимаю, что я теряю время. Кое-как дохожу до Невского, сажусь в автобус. Плачу за проезд, ибо мелочь у меня есть. Доезжаю до Зимнего дворца. Иду на Набережную. Дело было днём в пятницу, и в тёти Надининой квартире никого из моих родственников нет, а есть только бывший муж тёти Надины, сам находящийся в квартире на птичьих правах в отдельной комнате, и которому тётей Надиной велено всегда открывать мне дверь и запускать в квартиру, что он делает всегда с недовольным лицом, и что-то бормочет себе под нос. Что-то обидное для меня. На этот раз я ему говорю, когда он открыл входную дверь:
– Дядя Миша, мне очень плохо, я хочу лечь.
После такого моего откровенного признания он, видно, удивлённый им, запустил меня в квартиру молча, без унижения меня словами. Я завалился в комнате тёти Надины на диван не раздеваясь. Спать я не мог - настолько мне было плохо. На следующий день лучше мне не стало. Хлеба в доме не было, и холодильник был пустой. Я сварил себе каши. И продолжил своё валяние на диване. Я слышал, как Михаил Владимиров (дядя Миша) принимал гостя на кухне, и они там пили - мне хорошо был слышен их пьяный базар с матом. Когда гость ушёл, Михаил Владимиров спустился ко мне с кухни, присел на диван рядом со мной, положил мне под рёбра ладонь ребром, надавил и произнёс:
– Подыхаешь? Ну кому ты нужен? Зарезать тебя и завернуть в это одеяло. И выбросить в Неву. Никто не спохватится!..
Мне было так плохо, что сил возмутиться или испугаться этих слов у меня не было. Спустя некоторое время чувство голода вновь привело меня на кухню. Я снова сварил себе каши. Михаил Владимиров поделился со мной хлебом и колбасой.
Настало 9 июля 2006 года, воскресенье. Под вечер откуда-то возвращаются Настя с мужем и сыном. Меня покормили. Мне лучше не становится, поэтому мне не до финальной игры Чемпионата мира по футболу. Я слышу с кухни звук транслирующего игру телевизора, но как бы мне не хотелось её посмотреть, я остаюсь лежать в комнате тёти Надины. Вот как я провёл день финала этого Чемпионата, который я планировал увидеть изнутри, находясь в Германии. То, что я не увидел ни одной игры этого Чемпионата, то, что я в дни его проведения застрял на Родине, я вменяю в вину государству. Как оценить моральный вред за пропущенный мной Чемпионат? Очень большой суммой. Так что стоимость моего иска к государству должна ещё возрасти на n миллионов долларов или евро...
10 июля, понедельник, утро. Настя кормит меня завтраком и спрашивает:
– Что с тобой?
– Я не знаю, мне всему и моей голове в особенности очень плохо. Я не могу объяснить, как. Я считаю, что это связано с лекарствами, которые мне давали в психбольнице.
– А у нас здесь не больница. Я тебе об этом уже говорила. Иди и просись лечь в больницу. Какую хочешь. Уходи.
Я знаю, я уверен, что, будь в это время тётя Надина дома, то она не спровадила бы меня в таком состоянии на улицу, как не спровадила бы и тогда, когда я пришёл на Набережную забоданный (от слова забодать) быком. Я ушёл из квартиры в джинсах и одной рубашке, так как на улице стояла жара. Кроме паспорта, который я положил в задний карман джинсов, я взял с собой маленькую пластиковую бутылку из-под питьевой воды, наполнив её кипячёной водой. Я вышел на Набережную и тут же лёг на асфальт тротуара, то есть на стороне Набережной, где стоят жилые дома. В надежде, что кто-либо из прохожих вызовет скорую помощь. Потому что сил самому дойти до больницы, мне казалось, что у меня нет. А место это, Адмиралтейская набережная, на стороне домов совсем не оживлённое. Вдоль домов ходит намного меньше народу, чем по противоположной стороне, то есть вдоль собственно гранитной набережной у воды. Поэтому, полежав безрезультатно под домами да ещё в тени этих домов, я, поняв, что я здесь ничего не вылежу, перешёл по пешеходному переходу на солнечную сторону Набережной и разлёгся перед спуском к Неве со львами, что у Дворцового моста. У этого спуска на Неве стояли речные трамвайчики, и зазывалы приглашали на них прокатиться. Мой расчёт оказался верным. Эти зазывалы подошли ко мне, узнали, что мне плохо, и вызвали скорую. Машина скорой помощи прибыла довольно быстро. Я сам поднялся и прошёл в машину. Поинтересовавшись у меня, как я себя чувствую и на что жалуюсь, врач меряет мне давление. Оказалось, что оно у меня очень высокое. Вот она причина моего плохого самочувствия - высокое давление. А ведь никогда раньше я на давление не жаловался! Ещё не поехав в больницу, врач скорой помощи сделал мне укол. В зад, естественно. И мы поехали. Очень быстро приехали во двор Максимилиановской больницы, той самой, где лежала в отделе кадров моя трудовая книжка, которую я не забрал до сих пор. В тот самый двор, где я познакомился с Сергеем и обменялся с ним номерами телефонов.
В приёмном покое мне ещё раз померили давление. Пока что оно не спадало, и мне было всё так же плохо. Дежурный врач начал меня расспрашивать, кто я, где проживаю, есть ли у меня полис. Я предъявил паспорт, сказал, что полиса у меня нет.
– Ну, тогда, можете идти. Мы вам состояние купировали. И вам должно стать лучше. До свидания!
Я догадался, что означает "Мы вам состояние купировали", но мне от этого не стало легче, поэтому после того, как меня вежливо прогнали из больницы, я, выйдя на улицу, снова разлёгся на тротуаре. Я лежал и искал ответа, что же мне теперь делать? Не топиться же! Я надумал идти - идти как смогу-в психиатрическую больницу, расположенную на реке Пряжке не очень далеко от Максимилиановской больницы, перед которой я сейчас лежал на асфальте. Как я шёл: пройдясь немного, полежу немного на асфальте, опять пройдусь, снова полежу. Благо, асфальт в такую жару был тёплый. Никто меня не останавливал и не склонялся надо мной, пытаясь помочь мне. Возможно, - думал я, - я похож на очень пьяного человека, и поэтому все меня сторонятся.