И тогда я ее убила

Барелли Натали

— Я рада, — с этими словами я потянулась вперед и положила ладонь ей на колено, вынуждая посмотреть на меня, — потому что очень ценю твое доверие и буду делать все возможное, чтобы его оправдать. Я хочу, чтобы ты мною гордилась, Беатрис, честное слово.

Она улыбнулась, взяла мою руку в свои и кивнула:

— Знаю. И поражена тем, как ты сегодня справилась. Ты действительно произвела на меня огромное впечатление. Это было блестяще, милочка моя.

— Да, еще как! — восторженно подхватила я и по-детски хлопнула в ладоши.

Потом я кратко пересказала нашу беседу с Фрэнки. Я почти забыла о своем маленьком проколе, когда Беатрис вдруг проговорила:

— Я только не поняла, к чему была вся эта история про твои предыдущие книги?

— Просто

мне тогда показалось, что так будет лучше, — ответила я. — Давай смотреть правде в глаза: у романа очень сложная структура, и чувствуется, что писал его опытный человек. Думаешь, хоть кто-то купился бы на уверения, будто я написала нечто подобное без всякой подготовки, ни с того ни с сего, с первой попытки? И я действительно пробовала писать, ты же знаешь.

Беатрис посмотрела на меня, чуть наклонив голову, и уголок ее рта пополз вверх — просто воплощение насмешливой снисходительности. Но я, ничуть не смутившись, продолжала:

— Так что смысл в этом есть, верно? Мол, я опираюсь на свой опыт. Разве для того, чтобы сделать ложь максимально правдоподобной, не следует держаться как можно ближе к правде? Поэтому признание, что этот роман не похож ни на что из написанного мною раньше, было в своем роде правдой — вот как я рассуждала.

Беатрис запрокинула голову и разразилась смехом.

— Эмма, милая моя, до чего же умно! Но вот как насчет криминальной прозы? Ты же понимаешь, что тут может выйти конфуз. Тебя еще не раз об этом спросят.

— Я же говорю, чем ближе к правде, тем лучше. — Тут мы уже обе расхохотались.

— Ну, раз подражание — лучшая форма лести, то я только за, — тепло сказала Беатрис.

Однако я мысленно вернулась к тому мгновению, когда Гусек прервал мои бредни насчет криминальных романов. Я понимала, что вовсе не собиралась подражать Беатрис. И уж конечно не пыталась притвориться, что говорю о собственной работе. Нет, все было сложнее: в тот момент я забыла, что я — не Беатрис.

А Беатрис сделала мне несколько, как она сказала, замечаний, но я почти не обратила на них внимания. Мне хотелось лишь одного: домой. Я справилось отлично и знала об этом. Меня распирало от восторга, и я хотела видеть Джима, послушать его мнение. Я не могла дождаться того момента, когда услышу в его голосе гордость за меня.

ГЛАВА 17

Оно грызло меня, это ощущение, это легчайшее раздражение, направленное на Беатрис. Оно ползало под кожей, как зуд. Беатрис могла бы проявить больше признательности. Ведь я проделала большую работу и справилась прекрасно. Выбрала хороший отрывок (лучше, чем предложенный ею), и вообще, уж конечно, теперь такие вопросы решать мне. Я прокрутила в памяти момент, когда она спросила о моей оплошности — хотя, ясное дело, она и не догадывалась, что это оплошность. Ей вроде бы не понравилось, что я назвала себя автором, пусть даже потенциальным, криминальной прозы, или мне показалось? Я пыталась вспомнить ее тон, выражение глаз. Впрочем, после моих объяснений ее все устроило, и это главное.

По дороге домой я решила, что нужно немедленно засесть за собственный роман. Мы обе были согласны, что тут мне понадобится помощь, и чем скорее начать, тем лучше.

Если я приступлю прямо сейчас, то буду готова к тому времени, когда цирк, связанный с «Бегом по высокой траве», покинет город (то есть рекламные возможности иссякнут, а продажи начнут сокращаться). Беатрис и сама раньше уверяла, что со второй книгой все пройдет гораздо проще, ведь я уже не буду автором-дебютантом.

Дома у меня был свой кабинетик — если честно, скорее закуток, — примыкающий к нашей спальне наверху, но я никогда им не пользовалась. Изначально предполагалось, что там я буду разбираться с документацией магазина, но в основном я занималась этим на работе, а если срочно требовалось перепроверить счета или заказы, то усаживалась с ноутбуком прямо за кухонным столом. Вся отчетность магазина была компьютеризирована, у меня даже шкафа-регистратора не было. Но теперь я собиралась обзавестись

специальным письменным столом, чтобы раскладывать на нем карточки с записями и заметки, — я решила, что на экран буду переносить лишь последний вариант написанного. Вся остальная работа должна быть материальной, чтобы мозгу проще было в ней разобраться. Я купила наборчик красивых записных книжек в переплетах из мягкой бархатистой кожи; их разлинованные страницы будто ждали, когда на них появятся мои ненаписанные истории. Я сделала апгрейд ноутбука и поменяла маленький современный рабочий стол на другой, красивый, из тех, что продавала в своем магазине, — из твердой древесины с красивой текстурой, с нанесенной патиной, на тонких, сужающихся книзу ножках.

Я уселась за него в полной боевой готовности и провела следующие полчаса, обустраивая свой закуток. Мне показалось, что тут не помешает еще и большая пробковая доска. На нее можно прикреплять листки с любопытными идеями и вдохновляющими цитатами.

Джим все еще был в офисе, поэтому я вполне могла работать, не прерываясь, хотя он проводил в своем кабинете столько времени, что, пожалуй, его присутствие тоже не было бы помехой — вообще без разницы, дома он или нет. Но он видел, как я часами сидела, склонившись над ноутбуком, и одержимо колотила по клавишам, будто по божественному наитию набирая текст якобы своего первого романа. Тогда мне не требовалось никаких пауз для размышления, поэтому на этот раз я предпочла начать, пока муж не маячит на горизонте. При нем мне было бы неловко. К тому же я немного обижалась на него: он ведь до сих пор не позвонил поздравить меня с успешным интервью.

В ящиках нового стола не томилось и не собирало пыль ничего такого, что я могла бы извлечь оттуда и переосмыслить. Я, понятное дело, давно отказалась от обрывочных идей, которые набросала на бумаге много лет назад, и мне было не заставить себя взяться за историю, которую в пух и прах разнесла Беатрис — от одной мысли о ее красных пометках меня передергивало, — поэтому я решила начать нечто совершенно новое. Что-нибудь свежее, да-да, именно так, свежее и захватывающее.

Спустя два часа я покрыла заметками приблизительно полстраницы, а потом зачеркнула все, что написала. Похоже, процесс грозил занять больше времени, чем казалось до этого. Я-то была уверена, что, стоит усесться за работу, роман начнет запечатлеваться на страницах, цельный и безупречный по форме, будто возникший из неизвестного источника и надиктованный мне, но в первые полчаса ничего подобного не случилось, поэтому я решила подойти к делу более прагматично и набросать пару предложений, которые описывали бы канву будущего повествования. Кое-что из того, что мне удалось нацарапать, до нелепости напоминало сюжет «Бегом по высокой траве», а все остальное, до чего я додумалась (у меня возникло аж целых две идеи), при перечитывании показалось пресным и заурядным.

Тогда я сказала себе, что глупо совершать такие попытки сегодня, после всего, что случилось за день, когда мозг по понятным причинам переполнен романом Беатрис, и даже испытала некоторое виноватое облегчение, когда услышала, как открылась входная дверь и пришел Джим.

— Ау! Есть кто-нибудь дома? — крикнул он.

— Уже спускаюсь! — Я закрыла записную книжку и ноутбук — продолжать все равно не было никакого смысла — и направилась вниз.

— Заинька, вот и ты! Как все прошло? — Джим стоял у подножия лестницы, раскрыв объятия, со счастливым выражением лица и бутылкой шампанского, украшенной большим красным бантом. — Как дела у моей любимой писательницы?

Я спрыгнула с нижней ступеньки, бросилась ему на шею и засмеялась ему в волосы.

— Все было просто отлично! Ты слышал интервью? Как оно тебе?

— Нет, пока не слышал, но Дженни специально пришла рассказать мне о нем.

— Дженни? Которая из администрации?

— Ага, они там все тебя слушали и говорят, что ты была великолепна! Давай отметим! — Он поднял бутылку повыше, мы взялись за руки и пошли в кухню.

— Ну, справилась я и правда неплохо, хоть и приходится самой себя хвалить.