И тогда я ее убила
Шрифт:
— Ты оглохла? Я только что сказала. Теперь я твой агент. Подпишем прямо тут контракт, и возместишь мне все комиссионные, которые я должна была получить. Ну и еще некоторую сумму — назовем ее процентом с просрочки выплат.
— Понятно. — Хотя я не совсем понимаю, как она собирается заставить меня принять ее условия, но, без сомнения, мне скоро объяснят.
Я опускаю руку за кресло, по-прежнему глядя на Ханну, и аккуратно, очень медленно и абсолютно бесшумно выливаю свой скотч на ковер. Потом встаю и иду к стойке, где стоит бутылка. Протягиваю руку к постоянно пустому бокалу Ханны — если бы я столько пила, уже бы под стол свалилась, — и она не глядя вручает мне его.
— У тебя лед есть? —
Она поворачивает ко мне голову и, кажется, собирается послать куда подальше, но потом идет прочь из гостиной, предположительно в кухню. Я тем временем роюсь в сумочке и достаю таблетки, которые прописал доктор Крейвен. Руки совсем не дрожат, и это приводит меня в восторг. Я и не знала, что способна на такое. У Ханны впечатляющий набор барных принадлежностей, поэтому я хватаю пестик для коктейлей и размельчаю на дне ее бокала по крайней мере полдюжины таблеток. Когда я слышу шаги возвращающейся из кухни Ханны, они уже перемолоты в тонкий порошок. Она входит с ведерком льда — винтажный стиль, серебряная сеточка снаружи, красота, — и я наливаю на два пальца скотча сперва в ее бокал, а потом в свой. Беру щипчики, бросаю себе пару кубиков льда и поворачиваюсь к ней:
— Тебе положить?
Она отмахивается. «Ну и ладно, — думаю я, — так еще и легче будет перемешать и замаскировать таблетки». Я вручаю ей бокал и возвращаюсь в свое очень удобное кресло.
— Пора тебе браться за мемуары о Беатрис, если ты еще не приступила. Я смогу их продать, — говорит Ханна, как будто все уже улажено, а потом разом опрокидывает в глотку половину бокала.
— Я пока что собираюсь с мыслями.
— Собирайся, но не затягивай. Пойду контракт напечатаю.
Она идет к двери, не расставаясь со скотчем и прихлебывая его на ходу, и я предполагаю, что ее путь лежит в кабинет в недрах дома, но нет, она направляется в незамеченный мною закуток и выдвигает портативный столик. На нем маленький ноутбук и принтер. Ханна отодвигает стул, садится, открывает ноутбук и начинает печатать. Деловитости этой женщины надо отдать должное.
Понятия не имею, сколько таблеток нужно, чтобы заставить ее уснуть, не говоря уже о том, что мне делать, когда это произойдет. Я изображаю, будто разглядываю книжные полки, но вдруг слышу глухой удар. Вот и ответ на первый вопрос: Ханна свалилась со стула и растянулась на ковре.
Я присаживаюсь рядом с ней на корточки и начинаю ее трясти:
— Ханна, очнись! Что с тобой?
Она медленно открывает глаза и невнятно бормочет.
— Ничего-ничего, давай-ка помогу тебе встать. — Я подлезаю ей под руку и пытаюсь поднять ее, но она слишком тяжелая. — Ханна, ну же, очнись! — Я даю ей пощечину — как в кино. Фантастическое ощущение.
Она опять что-то бормочет, у нее даже слюни текут немножко, но руки ее пока слушаются, и целую вечность спустя мне удается поставить ее на ноги и отбуксировать обратно на диван.
Я запыхалась и устала. Говорю Ханне, что пойду за помощью, а сама обхожу гостиную, пока не замечаю висящий на спинке стула шарфик. Наматываю его на кисть руки и выбегаю из комнаты в поисках ванной. Нахожу ее и прочесываю ящички тумбочки для мелочей, пока не нахожу то, что искала, — пузырек со снотворным, почти полный, — и возношу мысленную благодарственную молитву отечественной фармацевтической промышленности, которая позаботилась о том, чтобы в каждом доме было вволю барбитуратов. Раз уж я тут, прихватываю пузырек — лучше перестраховаться от греха подальше — и стоящий на тумбочке тюбик помады.
Внизу Ханна по-прежнему стонет и пускает слюни на диване. Замотанной в шарфик рукой я открываю на ее ноутбуке почтовое приложение и ищу отправителя «Беатрис Джонсон-Грин». Мое внимание привлекает цепочка писем с темой «Щенок», я читаю ее,
Все начинается с того, что «щенок не поддается дрессировке». Беатрис горько жалуется, что я не слушаюсь приказов, и приводит целый список того, что считает моими «ошибками». Ни мое имя, ни название книги не упоминаются. Письмо завершается словами: «Раз так, возьму ее на короткий поводок».
Но меня особенно интересует последнее письмо в цепочке. Судя по дате, оно написано за два дня до смерти Беатрис.
Re: Отчет о продажах
Ханна, спасибо за последний ежемесячный отчет о продажах. Обратила внимание на твой комментарий, что это не лучший наш результат. Хочу внести поправку: это не лучший твой результат. Он вновь подтверждает то, о чем я твержу тебе последние несколько месяцев. Меня возмущает твое отношение к делу и вопиющий непрофессионализм. Я вела переговоры с «Эванс&Маркс» и приняла решение с сегодняшнего дня пользоваться их услугами. Соответственно, это сообщение следует рассматривать как уведомление о разрыве нашего контракта, которое вступает в силу немедленно.
Я жму «Распечатать» и осторожно вынимаю лист из принтера, стараясь не коснуться голой рукой ни клавиатуры, ни бумаги. Потом наполняю Ханнин стакан остатками скотча и взбалтываю его.
— Вот, — говорю я скулящей, слюнявой Ханне, — выпей, тебе легче станет. — Потом беру ее правую руку своей, той, что замотана в шарфик, и вкладываю ей в пальцы помаду. — Давай помогу, — говорю я и кладу распечатку себе на колено, так, чтобы Ханна могла дотянуться до нее.
«Долбаная сука», — пишем мы помадой поперек листа, и поверьте, справиться с этим делом непросто. Но получается вроде довольно разборчиво. Я роняю листок на пол и позволяю изуродованной помаде вывалиться из руки Ханны. Тюбик падает ей на грудь.
Накидав в виски как можно больше снотворного, я взбалтываю напиток пестиком, чтобы получше размельчить таблетки, поднимаю Ханнину голову и начинаю вливать ей в рот содержимое бокала.
— Вот так, давай, глоточек, еще глоточек и еще — молодец, хорошая девочка. Это тебе поможет.
Я вливаю ей в рот некоторое количество скотча, но она начинает кашлять, и половина жидкости выплескивается на подбородок.
Вот ведь тупая баба. Ее голова качается у меня на руке туда-сюда, как у тех бредовых игрушек, которые раньше принято было держать на приборной панели, всяких там собачек с головками, дергающимися взад-вперед и вправо-влево. А еще она на удивление тяжелая.
— Постарайся, Ханна. Ради бога, ты ведь не дитя малое… побыстрее!
Я вливаю в нее еще скотча, и на этот раз она его глотает: вот и отлично. Продолжаю скармливать Ханне таблетки, а потом, убедившись, что она проглотила и их, и остатки скотча, аккуратно опускаю ее обратно на диван и с минуту смотрю на нее. Глаза у Ханны открыты. Не знаю, хороший ли это знак (под «хорошим знаком» я подразумеваю такой, который укажет, что она вот-вот отбросит коньки). Зрачков и радужки почти не видно, они закатились под веки. Если ничего не выйдет, у меня есть еще целая куча собственных таблеток, но я надеюсь, что прибегать к ним не придется. Я оставляю Ханну лежать на диване, тихонько отворяю входную дверь и выглядываю на улицу. В этот ночной час там очень тихо. Я подпираю дверь, чтобы она не закрылась, пригибаюсь, быстро бегу через дорогу к машине и открываю багажник. Из-под запаски вытаскиваю полиэтиленовый пакет с ботинками, которые были на мне, когда я убила Беатрис. Неужели детективы и правда думали, что я поставлю их к остальной обуви? Серьезно, если вся полиция так работает, ничего удивительного, что страна катится по наклонной к чертовой бабушке.