И вечно их манит пыль дорог
Шрифт:
– Понапрасну ли? – все же спросил он, уже не слишком уверенный в своих тревогах.
На что Осверин только сощурился на него, посмотрел несколько мгновений так, а потом неожиданно пропел мелодично, легко, как выступал бы в торжественном зале или на площадях:
Не бойся и мечу не давай зарыться в подножий прах,
ты меня вспоминай попозже, а пока – забывай свой страх.
И иди, пока можешь идти, а потом отдохни от зари до зари,
Пока
Аскольд сам не заметил, когда начал мурлыкать новую мелодию себе под нос, но она на долгие-долгие годы отложилась в его памяти, высеченная там свежим дыханием того утра и неожиданно открывшимся всем дорогам сердцем.
2. Приключение раз
Они ехали по дороге вдоль Поющего леса и болтали о пустяках. Осверину, ленивому до мозга костей, недавно нашли лошадь за приемлемые деньги, и он восседал на ней, довольный собой и всем миром вокруг. Аскольд не разделял его слепого восторга – как-никак, вот он, Поющий лес, место легендарное и жуткое, но иголочки настороженности приятно щекотали его разум. Разум потомственного воина, сына воина, и так с незапамятных времен.
А Осверин беспечно насвистывал что-то, глазел по сторонам и то и дело ласково почесывал кобылку за ушком.
– У тебя нет чего-нибудь сладенького? А?
Аскольд с шутливым укором покачал головой.
– Не балуй ее, а то ведь потом не справиться будет.
Тот вздохнул, но к словам товарища прислушался.
Они путешествовали вместе уже неделю, и успели удивительно легко подстроиться друг под друга. Пока, правда, путь их напоминал увеселительную прогулку, но ведь и жаловаться не приходилось.
Где-то на опушке треснула ветка, то ли под шагами какого-то лесного зверя, то ли…
– Слушай, Асколь… – начал было менестрель, обладатель чуткого музыкального слуха.
И в то же мгновение мечник со всей силы шлепнул его кобылку по крупу и пришпорил своего коня. Они скакнули на добрых пять шагов вперед, а за их спинами с мрачным свистом в землю вонзились сразу несколько стрел.
– Скачи, черт тебя дери! Живо! – заорал Аскольд, и они подорвались с места, сами подобно выпущенным из огромного тугого лука стрелам.
И в воздухе свистели стремительные убийцы, кто-то кричал на смешанном языке, и в след путникам неслись отборнейшие проклятья. Одна стрела клюнула навьюченные возле седла сумки мечника, другая чиркнула оперением по гитаре, оставив глубокую царапину, но двое друзей унеслись вперед целыми и невредимыми, разве что Осверин запыхался.
Перейдя с галопа на рысь, Аскольд наклонился в седле и вытащил торчащую из поклажи музыканта стрелу. Оперение было хорошим, но необычным, а острие наконечника недобро поблескивало зеленцой. Воин задумчиво понюхал его.
– Отравленная, – хмыкнул он. – А стреляют посредственно, дилетанты.
Менестрель глянул на него с уважением. Он как-то успел забыть, что его спутника всю осознанную и неосознанную жизнь натаскивали как раз на это, да еще на стратегию, тактику, политику, дипломатию… Классическое образование же.
Отдышавшись, он кинулся проверять сохранность своей гитары. Инструмент не пострадал,
– И что за гха'рт это был?
Мечник равнодушно пожал плечами.
– Скорее всего, обыкновенное ворье. Грабят всех, кто подвернется, пока кто-нибудь не ограбит их или не пошлет отряд в эти места, – он не покосился на стрелу и не выдал свои мысли ни единым жестом, продолжая выглядеть абсолютно невозмутимо, но менестрель все равно продолжал со скептическим прищуром смотреть на него.
– Что, с отравленными стрелами?
– Это Поющий лес. Тут и не такое бывает.
И до конца дня им никто больше не встретился, ни зверь, ни человек. С наступлением темноты двое путников выбрали место для привала, развели костер и поужинали, а ужин запили славным вином.
Осверин взялся за гитару. Нежно тронул струны, словно здороваясь, любовно погладил по грифу, и только дослушав тихое дрожание последней ноты до конца взял первый аккорд. Музыка струилась под его пальцами, одновременно окружала мягким одеялом и была сосредоточена где-то между руками и грудью менестреля. Музыка звучала мерным дыханием, там, на опушке древнего колдовского леса, и звезды, и травы, и быстрые ночные облака, казалось, тоже слушали ее, затаив дыхание.
Аскольд, согретый уютным светом костра, умиротворенный после нападения едой и вином, теперь разомлел под пение стальных струн под проворными пальцами друга. Закрыл глаза, и перед его внутренним взглядом вставали картины прошлого и туманные образы грядущего, и бесконечная дорога, расстилавшаяся перед ним, казалась серой лентой, единственно верной картой, подчиняющей себе всю его жизнь. О, как хорошо было знать о завтрашнем дне лишь линию горизонта и россыпь звезд! От этого пьянящего чувства внутри поселилось ощущение невероятной легкости, которую не страшат ни опасности, ни тяготы пути. И оставлять позади вчерашний день было так удивительно спокойно – как разменивать лиги тракта, петляющего среди холмов. И весь мир принадлежал ему.
– Аскольд, – негромко позвал его Осверин, не отнимая пальцев от струн. – Аскольд!
Мечник открыл глаза и сощурился от света едва теплющегося костра.
– Что?
Менестрель стрельнул глазами куда-то в сторону дороги, которую они оставили.
– Там кто-то бродит.
– Ну и пусть себе проезжает мимо, – отозвался Аскольд. – Нам-то что.
– Нет, он не проедет. Я же говорю, бродит – туда-сюда, туда-сюда, и без света, – ровно сказал он, не обрывая мелодии и снова повторяя куплет.
Сон еще несколько мгновений не оставлял мечника, но он все равно приподнялся на локте и принялся пристально разглядывать линию, которая должна была быть темной дорогой. Там и впрямь кто-то ходил, словно выжидал чего-то, что должно было появиться со стороны леса.
– Чего можно ждать из Поющего леса глухой ночью? – почему-то прошептал Осверин, наклоняясь к мечнику.
Тот тряхнул головой, не зная ответа. И одним плавным движением, какое под силу только тому, кто не один год провел в поединках и в седле, поднялся с земли, но не распрямился, а так и замер, согнувшись.