И вспыхнет новое пламя
Шрифт:
Оператор просит меня сделать пару кадров прямо здесь, и я, честно, стараюсь, расхаживая взад-вперед и произнося речи, которые, как мне кажется, должны вдохновить ополченцев на дальнейшую борьбу. Мы мучаемся около получаса, но, похоже, ничего путного не выходит – я вижу, что съемочная команда не довольна, а Хеймитч, который внимательно следит за всем, что я делаю, усмехается и говорит:
– Вот так, друзья, умирает Революция.
– Хеймитч! – обиженно говорю я, но на ментора это не действует.
– Я видел, как искренне ты можешь говорить, солнышко, - отвечает он. – Твои слова и поступки заставили людей взяться за оружие, бороться за свою жизнь и свободу. А что мы видим сейчас? Китнисс, детка, тебя как будто подменили!
продолжение следует…
========== 7. Хлеб ==========
Комментарий к 7. Хлеб
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Глава перезагружена из раннего…
Замираю, вглядываясь в лицо ментора. Он знает, что я не настоящая Сойка? Как? Откуда? Но Хеймитч только удивленно разводит руками и тянется в карман за каким-то листком. Разворачивает его, пробегается по тексту глазами и, подойдя ближе, протягивает лист мне.
– Я подозревал, что у тебя может не хватить актерского таланта, солнышко, так что набросал примерный текст для нашей Сойки. Как с карточками Эффи, помнишь? – спрашивает он.
Непроизвольно закатываю глаза, стараясь вспомнить, но понимаю, что ментор говорит о чем-то, что известно только ему и настоящей Китнисс. Вспышек воспоминаний, связанных с Эффи Тринкет, у меня еще не было.
– Карточками? – неуверенно начинаю я, Хеймитч кивает.
– Да. Карточками. В Туре победителей, - он чуть наклоняет голову, отчего его белесые волосы приходят в движение, спадая ему на глаза, и внимательно смотрит на меня. Натянуто улыбаюсь, надеясь, что можно будет перевести все в шутку.
– Ты меня удивляешь, детка. Ладно, пошли.
– Куда? – спрашивает Финник, который все это время был рядом.
– Хм, можно начать с ее дома в Шлаке, - рассуждает ментор. – Что скажешь, Китнисс?
Снова улыбаюсь, а внутри проклиная про себя всех, кого только могу вспомнить. Дом в Шлаке? Это вообще где? Может честно признаться, что я там ни разу не была? Они решат, что я псих? Или как? Съемочная группа быстро собирает оборудование, и вот уже все стоят - ждут меня, а я чувствую, что мои ноги приросли к земле. Куда идти? Я понятия не имею.
Помощь приходит неожиданно и от самого Хеймитча. Очевидно, по своему растолковав мое бездействие, он начинает движение, направляясь прочь с площади. Команда идет за ним, я тащусь в самом конце.
Мы проходим мимо когда-то населенных домов, от которых теперь остались обугленные полуразрушенные стены. Под ногами то и дело что-то хрустит, но я стараюсь не думать о том, что это могут быть останки тех, кто не сумел покинуть дистрикт до начала бомбежки. Постепенно развалин становится все меньше, видимо, мы миновали городскую часть. Теперь меня окружают странного рода постройки, мне даже сложно назвать их домами - скорее это хижины или хибарки, настолько жалко они выглядят, даже те, что уцелели. Перед глазами возникает смутный образ, словно я вижу местность еще до нападения Капитолия, но жизнерадостными эти видения все равно не назовешь.
Хеймитч останавливается у невысокого забора, за которым стоит неприметная, подгоревшая только с правой стороны, хибарка, и первое, о чем я думаю, – этот дом, наверное, и принадлежал семье Китнисс. Но где-то в мозгу бродит одинокая мысль – двигайся дальше. Я делаю несколько неуверенных шагов вперед, постепенно ускоряясь и, в итоге, почти бегу, замирая лишь, когда оказываюсь напротив полностью выгоревшего участка. От дома осталась лишь почерневшая труба да несколько чуть обгоревших досок, покрашенных краской. Цветной краской. Парочка ярко желтых досок, три красных и одна синяя.
***
– Китнисс, подай мне вон ту банку, - говорит мне Прим, сидящая на шее отца и одной рукой вцепившаяся в его волосы, а во второй держа кисточку.
– Желтую? – спрашиваю я, и сестра кивает.
Поднимаю с земли небольшую стеклянную банку, до краев наполненную краской выбранного цвета и поднимаю ее над головой, надеясь, что Прим достанет. Сестра тянется ко мне рукой, зажавшей кисть, но все равно не достает.
– Помочь? – предлагает отец, принимая у меня банку и удерживая ее на уровне, удобном для Прим.
Сестра опускает в краску кисть, зачерпывая нужное количество, и, повернувшись обратно к стене дома, начинает аккуратно выводить штрихи на широкой доске. Отец смеется, подсказывая ей, как лучше прокрасить, а я стою рядом, улыбающаяся и счастливая.
***
Чужие воспоминания рассеиваются, а я приседаю возле желтой доски, касаясь ее пальцами, и говорю:
– Это - часть стены, которая была над входной дверью. Я, Прим и отец раскрашивали ее на пятый день рождения Утенка. Он выторговал в Котле три банки с краской и подарил ее сестре. Прим была так счастлива…
Мой голос, все тело дрожит. Снова хочется плакать.
Я не понимаю, откуда в моей голове вспыхивают картинки из жизни настоящей Китнисс?
Это не поддается логике.
Это пугает. Очень пугает.
Я нахожу происходящему единственное объяснение – схожу с ума. Судя по тому, что количество приступов растет с каждым днем, мое состояние стремительно ухудшается и, вероятно, скоро скрывать сумасшествие станет невозможно. Мало того, что я выдаю себя за другую девушку, так я еще и чокнутая. Ужасная смесь.
Поднимаю голову, проводя рукой по волосам. Прямо на меня направлена камера и на ее панели горит красная лампочка – идет съемка. На мгновение жмурюсь, а потом продолжаю:
– Сноу разрушил мой дом. Ничего не осталось. Я хотела бы сказать что-то, но это слишком больно, простите.
Я отворачиваюсь, и люди вокруг хранят молчание. Лишь спустя пару минут я слышу усталый голос Хеймитча:
– Ладно, ребята. Сворачиваемся. Кажется, сегодня со съемками пора закругляться.
Я от всей души благодарна ментору за то, что он так тонко почувствовал мое состояние. Я не могу позировать сегодня. А может, я вообще не могу? Я ведь никогда не пробовала. Хотя, если судить по реакции Эбернети и съемочной группы на мой провал, когда мы были на площади, у настоящей Сойки тоже случались дни, когда выступления перед камерами ей не давались.