I wanna see you be brave

nastiel

После казни Эрика прошло несколько часов, превратившихся для меня в мучительно долгое путешествие по собственным воспоминаниям. Перед глазами всё ещё была его голова, неестественно откидывающаяся назад после выстрела, и дыра во лбу с тонкой струйкой крови, спускающейся к глазу, носу, губам, и дальше вниз, исчезая пятнами на его чёрных штанах. Я понимаю, что он мёртв; я видела его смерть; я сама убила его. Но мозг, почему-то, не хочет мириться с этим. Он лишь прокручивает в голове каждый момент жизни, связанный с этим задиристым парнем из Эрудиции, с самого великого начала: моего несостоявшегося прыжка.

Я ненавидела его. Ненавидела его ухмылку, его скрипучий голос, его манеру выставлять меня в самом дурацком свете. Я боролась

с ним, как могла — как была в состоянии бороться ещё слишком слабая, но такая отважная девчонка из Товарищества.

Если бы знала, что тем самым лишь увеличиваю его желание согнуть меня, остановилась ли? Навряд ли. Это была та самая битва, где заранее определены победители и проигравшие.

И все будут думать, что проиграл Эрик. Но на самом деле, проиграла я.

Все мы.

Главной целью Джанин было уничтожение слабых и недостойных, и ей это практически удалось. Сейчас в Чикаго слабых уже не осталось: после всего случившегося даже самый мирный житель Товарищества готов взяться за пистолет, лишь бы только защитить себя и своих близких.

Мы уже проиграли. Теперь битва идёт не за победу, а за остановку войны. Джанин — единственное ржавое звено в метафорической цепочке мира. И если я хочу вернуть родному городу свободу, мне снова придётся убивать.

Кто-то стучится в дверь, прерывая поток мыслей. Я не дёргаюсь. Стук повторяется, но я продолжаю сидеть на полу и молчать. Возможно, какой-то моей части сейчас действительно нужна поддержка, но у меня просто нет сил на то, чтобы даже пошевелить языком.

— Я знаю, что ты там, — знакомый до боли бархатный баритон сливается со звуком царапанья ногтями по гладкой деревянной поверхность двери. — Я хочу поговорить.

Дерек. Сейчас он жив только благодаря вранью моего брата.

— Джессика, пожалуйста. — Я поднимаю глаза на ручку двери. Дерек медленно опускает её, но дверь заперта изнутри, поэтому ему всё равно не войти. Прежде чем снова заговорить, Дерек тяжело и громко выдыхает: — Просто выслушай меня, и я уйду. Умоляю. Разреши мне войти!

Ни один мускул в моём теле больше не дёргается. Я снова устремляю взгляд в окно напротив. Ветки растущего возле здания дерева машут за стеклом, словно люди, просящие о помощи.

— Ладно, — за дверью раздаётся шуршание. — Тогда давай поговорим хотя бы так, через стену. Мне всё равно, главное — чтобы ты меня услышала. — Дерек откашливается.
– Да, я действительно не был под сывороткой… Когда всё произошло, мы собрались у выхода, чтобы сбежать. Четыре рассказал мне про ваш план, как только ты покинула Яму… Он подумал, что так будет надёжнее. Мы собрали всех, кого смогли найти. Стайлз и Уилл привели Лидию и Эллисон, и они… Мы говорили им, что нет времени, но они не послушались: пулей убежали в сторону комнат. Они сказали, чтобы мы их не ждали, мол, сами вернутся, только чуть позже. Я понимал, что это конец. Если отпустить их, то будет уже поздно. Сыворотка заволокла большую часть Ямы. Те, кто остался на верхних ярусах, уже не были собой. И тогда я побежал. Хотел вернуть их… Но вместо этого встретил Эрика. На нём была специальная маска, прикрывающая нос и рот. Его глаза слезились от паров сыворотки. Он посмотрел на меня и спросил, верен ли я своей фракции. Я сказал, что да, и тогда он протянул мне точно такую же маску. Я принял её. Вместе мы двинусь по Яме прочь от тех, кто остался ждать у выхода. Когда сыворотка рассеялась, я нашёл Стайлза, но было уже поздно: они с Уиллом попали под сыворотку парализации. Тогда я сказал Эрику, что не собираюсь участвовать в его планах, а он ответил, что у меня нет выбора, если я хочу сохранить тебе жизнь. Он сказал, что следит за каждым углом в Чикаго, и все твои передвижения у него как на ладони. Я не знал, что от него ожидать, и согласился, но с условием, что он не тронет не только тебя, но и Стайлза. С ним, кстати, пришлось труднее. Он отказывался от любых условий,

кроме смерти — настолько его пугала сама мысль стать предателем. Но Эрик не стал его убивать: сдержал слово, данное мне, потому что знал — лучше меня солдата ему не найти. Он накачал бедолагу сывороткой; его и всех, кто не хотел сотрудничать.

Дерек замолкает. Теперь я слышу только собственное сердцебиение.

— Ты убивал невинных людей, — наконец произношу я.

За дверью начинают активно шевелиться.

— У меня не было другого выбора…

— Выбор есть всегда, Дерек!

— Только не в этот раз. Ты могла умереть…

— И что? — срывается с моих губ вместе со всхлипом. — Почему всех так сильно беспокоит моя жизнь, когда единственному человеку, кого она должна волновать - мне — на неё плевать?

В ответ лишь молчание. Где-то за окном смеются товарищи, не унывающие даже в разгар битвы. Хрустит сломанная ветка. Скрипит половица под чьими-то тяжёлыми шагами этажом выше.

— Не говори так, слышишь? — наконец произносит Дерек. Его голос тихий и сиплый, словно у него ангина.

— Но это правда.

— Даже если и так. Моего беспокойства за твою жизнь хватит на нас двоих.

Я резко поднимаюсь на ноги. Буквально мгновение голова, тяжестью больше напоминающая огромное колесо грузовика, кружится сразу во всех направления. Я трясу ей, приходя в порядок, отодвигаю щеколду и распахиваю дверь. Дерек, сидящий возле неё у стены, тут же подскакивает.

— Почему? Чем я такая особенная? Я достойна жить не больше, чем все, кто погиб за последние дни… Те, кого я не смогла спасти!

Дерек смотрит на меня сверху вниз. Его губы слегка подрагивают, но улыбки на них нет.

— Ты не сможешь спасти всех.

Дерек делает шаг навстречу. Теперь между нами чуть меньше полуметра.

— Но я буду стараться, — отвечаю я.

Дерек на мгновение прикрывает глаза и еле заметно кивает.

— Вот почему, — шепчет он. — Вот почему ты такая особенная.

Дерек делает ещё один шаг ко мне. Теперь расстояние между нашими лицами можно измерить десятками сантиметров.

— Ты меня ненавидишь? — так же тихо спрашивает он.

— Мне бы очень хотелось, — честно отвечаю я. — Ты не представляешь, насколько. Или мне бы даже хватило просто быть на тебя злой, но я не могу. Мне просто всё ещё больно, но я не могу тебя ненавидеть.

Дерек вдруг хмурит брови. Мягкость исчезает с его лица, уступая место мрачноватой тени серьёзности. Именно таким было его лицо, когда мы впервые встретились. Даже во взгляде нет разницы — сейчас он смотрит на меня так, словно видит впервые.

— Я знаю, что сделал много плохих вещей в последнее время, — говорит Дерек. — Но это потому, что у меня правда не было выбора. Я не мог дать Эрику возможность тронуть тебя хотя бы пальцем, потому что… — Дерек отрывисто вдыхает и так тяжело выдыхает, будто слова приносят ему физическую боль. — Потому что если бы ты умерла, я бы сошёл с ума. Я слишком сильно люблю девушку, которая обожает шоколадный пирог, никогда не носит юбки и красит губы невероятно яркими цветами. Я слишком сильно люблю девушку, которая пьёт со мной на спор, а потом заставляет меня тащить её до комнаты на спине. Я слишком сильно люблю девушку с самым мощным хуком справа, который я когда-либо чувствовал на себе. Я слишком сильно её люблю, чтобы потерять.

На Дереке чёрная майка, демонстрирующая его идеально сложенное тело и кусочек татуировки на груди — совсем крохотный, но достаточный для того, чтобы моя внезапно чистая, совершенно без мыслей, голова сама смогла дорисовать остальные линии и изгибы. Я протягиваю руку к воротнику майки и слегка оттягиваю его. На загорелой коже изображён паук с длинными лапками и красным пятном, по форме напоминающем песочные часы.

— Это чёрная вд… — начинаю я, но Дерек не даёт мне возможности договорить. Он накрывает мои губы своими буквально на секунду, а потом крепко обнимает.