Ideal жертвы
Шрифт:
Но планы не сбылись. Надежды лопнули, словно мыльные пузыри, забрызгав меня с головы до ног грязной пеной.
Престижная и денежная работа обернулась долговой кабалой. Не сильно продвинулись и наши отношения с Костей. Уверенности в себе у меня заметно поубавилось, и сейчас, спустя десять дней после нашего знакомства, я уже сильно сомневаюсь, что смогу его завоевать...
Дорого бы я дала, чтобы сбежать из санатория навсегда и никогда туда больше не возвращаться. Жаль, конечно, навсегда потерять Костю, но спокойная жизнь дороже. Соблазнительная
Итак, в один день все перевернулось с ног на голову. Обещанный мне судьбою рай обратился адом.
Одна радость: из этого ада отпускали домой на побывку. Ненадолго. На выходной.
Я сошла с маршрутки на автостанции. Наш городок, еще совсем недавно казавшийся мне бесконечно унылым в своей провинциальной безнадеге, теперь представлялся милым, уютным, домашним... Не рай, конечно, но очень доброе и радостное местечко. Тополя, крашенные по пояс белым... старушка с сумкой, тащившаяся на рынок... частники, покуривавшие возле своих раздолбанных лайб... Все это выглядело – особенно по контрасту с роскошным и насквозь фальшивым санаторием – таким бесхитростным, спокойным, ничем не угрожающим...
Пятьдесят рублей на такси мне теперь, учитывая мой огромный долг, тратить показалось неразумным, и я решила прогуляться до дома пешком. Однако не успела пройти и три квартала, как лицом к лицу столкнулась с директором кирсановского спорткомплекса Емельяном Петровичем.
– О! Лилька! – воскликнул мой бывший начальник и любовник, и в его словах слышалось столько неподдельной радости, сколько я не слыхивала от всех отдыхающих и служителей в «Ариадне» за всю неделю. – Ты здесь, в городе? Тебя что, уволили? – В его вопросе прозвучала надежда, и я была ему за это благодарна.
– Если бы уволили! – вздохнула я.
– А что случилось? – с искренним участием вопросил он. – На тебе лица нет.
Его голос прозвучал столь заботливо, что я чуть не разрыдалась от его сострадания.
– Ну, пойдем, пойдем, – ласково обнял меня Емельян, – все мне расскажешь...
Так я снова оказалось в том месте, с которым, как считала, распрощалась навек: в своем старом милом спорткомплексе, в кабинете Пугачева.
Емельян налил мне коньячку. Спроворил и лимончик, и сыр порезал, и фрукты в вазу положил. Заставил меня выпить, закусить – а после я и сама не заметила, как рассказала ему все, что случилось (избегая, разумеется, каких бы то ни было упоминаний о Константине).
Бывший начальник искренне сопереживал моим злоключениям. В конце рассказа я расплакалась, и он подсел ко мне на спинку кресла и стал утешать.
Утешения закончились на его диване в комнате отдыха. Странно, но в медвежьих объятиях Емельяна мои горести и печали и правда словно съежились, отступили. Я стала чувствовать себя гораздо бодрей, воодушевленней и даже готовой на подвиги. И еще мне было приятно, что я утерла нос холодному Константину. «Не сейчас, да нельзя, чтобы нас видели...» Вот и получай! Хотя о своей измене я ему, конечно, никогда не расскажу.
Завернувшись в простыню, я встала и выглянула в окно. Как раз пошел дождь, настоящий ливень – первый в этом году с молниями, раскатами грома. Он словно смывал и с улиц города, и с моей души всю ту муть, что осела в ней за прошедшие дни.
– Как ты думаешь, что мне теперь делать? – спросила я Емельяна. Спросила как мудрого человека, как старшего товарища.
– Представления не имею, – развел он руками. – Даже не знаю, что сказать.
– Может, мне кредит взять и от них откупиться?
– Кто ж тебе тридцать тысяч долларов в кредит-то даст? И как потом отдавать? В нашем городке ты сроду столько не заработаешь, – вздохнул он.
У меня настроение испортилось еще больше. Хоть я знала, что Емельян – тоже не из тех, кто благородно пообещает возместить за меня долг, все равно на душе стало гадко.
– Может, вообще не платить? – задумчиво произнесла я.
– Ну... Они ж вроде твою оплошность покрыли. Чтоб у тебя неприятностей не было с милицией, с родственниками...
– Да в том-то и дело! Не делала я никакой оплошности! И не виновата ни в чем. Мне вообще кажется, Емельян, что-то в этом санатории неладное творится. Какая-то странная там обстановка. Как на секретной военной базе. И эти смерти, якобы от усиленной физической нагрузки... Ты-то сам как думаешь, что там происходит? Или, может, что-то слышал, знаешь?
– Откуда мне знать! – воскликнул Емельян, однако глаза отвел.
Я надавила на него:
– Но ты же с большими людьми из нашего города знаком! И мэр к тебе в сауну ходит, и начальник милиции, и мэрова жена...
– Если ты думаешь, что мы с ними о вашем санатории разговариваем, то глубоко заблуждаешься.
Начальник сидел на диване, полуукрывшись, и его огромные волосатые руки, лежавшие поверх простыни, опять вызвали во мне смутное желание. Мне захотелось, чтобы он снова обнял меня. В кольце его мощных рук я начинала чувствовать себя гораздо более защищенной. Но сначала мне все-таки надо было выведать у Емельяна все, что он знает о санатории. А он явно что-то знал, я это чувствовала. Я воскликнула:
– Неужели наши местные силовики: милиция или даже ФСБ не пытались выяснить, что там, в «Ариадне», творится?
– Ой, – поморщился Пугачев, – нашим ментам и даже чекистам санаторий не по зубам. У «Ариадны» наверняка крыша в области, а то и в самой Москве. Что наша милиция против санатория может поделать? Ну, приедут, походят, потупорылят, получат очередной конверт – и отвалят в сторонку...
Я и без Емельяна не сомневалась: обращаться за помощью в нашу ментовку – себе дороже. После его заявления уверилась в этом еще больше.