Идеалист

Корнилов Владимир Григорьевич

Наверное, мог бы приветить его расположенный к нему Арсений Георгиевич Степанов. Но за много лет он так и не удосужился навестить старого, близко памятного и дорогого ему человека, несмотря на переданное от его имени приглашение, и сознавая свою вину, всё-таки отложил непростой, как чувствовал он, визит к Арсению Георгиевичу до следующего своего приезда в столицу.

Перебрав мысленно возможности ещё двух столичных приятелей, близких по писательству, и усомнившись в их радушии, Алексей Иванович вспомнил о Киме, с которым тоже давненько не виделся, и, вспомнив, ощутил потребность его увидеть.

В его жизни многое было связано с Кимом. Своим дерзновенным умением хирурга он сохранил ему единственное оставшееся после фронтовых

ампутаций колено. Понять, что сделал для него Ким, он смог лишь после того, как начал жить на протезах.

Сохранённое колено и шесть сантиметров культи ниже колена спасли его от трагической замкнутости домашней жизни. Колено, даже при тяжести и пассивности другого, бедренного протеза, дало ему возможность подниматься и спускаться по лестницам, входить без помощи в троллейбусы и трамваи, в конце концов даже встать на лыжи. Со временем он оставил костыли, стал ходить с одной только палочкой. Хотя и с напряжением сил физических и сил нравственных, он смог вести жизнь внешне почти здорового человека.

Многое из отнятого войной вернул ему Ким. Но сумел ещё нечто: увлёк его мысль к познанию таинств человеческого разума.

И как только подумал о Киме, тотчас представил его квартиру о двух, почти одинаковых комнатах, приспособленных исключительно для работы и раздумий. Об этом говорило всё: и многоярусные книжные полки с приставленной к ним стремянкой, два больших стола с лампочками в матовых абажурах, свисавшими на шнурах с потолка над раскрытыми книгами и листами исписанной бумаги, и спартански узенькая тахта в углу одной из комнат – единственное место, где Ким вытягивал своё длинное усталое тело далеко за полночь.

Живому воображению Алексея Ивановича обиталище Кима представлялось огромным пульсирующим мозгом, где книги были серым, умственным веществом; провода, опутывающие потолок и стены, - извилинами; столы, приставленные друг к другу, - мозжечком; лампы, приборы, раскрытые книги – клеточками; лежащие повсюду, исписанные рукой Кима листочки – соединяющими их нейронами.

Здесь не было места для шумных застолий, ленивого времяпрепровождения, - в тесном от предметов пространстве царствовала энергия мысли, устремлённая к познанию истин.

Алексей Иванович всё это представил и почувствовал, как запульсировал мозг от желания пооткровенничать с Кимом.

Тут же он отвёл все другие варианты своего двухдневного пребывания в столице и твёрдо решил прямо с вокзала ехать к Киму.

2

Ким, открыв дверь, не удивился, сказал, как-то рассеянно:

– Проходи, - и первым прошёл в комнату, сохраняя привычную сосредоточенность.

От такой встречи можно было бы и обидеться, если не знать Кима. Алексей Иванович не торопясь разделся, оставил на вешалке трость, лёгкую куртку, в которой ходил всю зиму, шапку, прошёл, грузно ступая, в знакомую обитель.

Ким уже вернулся к работе, сидел за столом. В сухощавой настороженно ссутулившейся его фигуре, горбоносом профиле лица, в закурчавленности жёстких волос, было нечто от сильной птицы, запустившей когти в добычу.

– Ну-ка, Алексей, иди, смотри! – позвал он, как будто Алексей Иванович не покидал его квартиры, хотя последний раз гостевал он здесь два года назад.

– Что видишь? – Он подал плёнку, похожую на крупный рентгеновский снимок.

На снимке можно было различить едва пробившийся росток какого-то растения, и ниже линии, оттеняющей, видимо, поверхность почвы, пучок свисающих, как медузы, тонких корешков.

Горячечный интерес Кима к как будто бы обыкновенному снимку Алексей Иванович не разделил, смотрел, не выражая ни удивления, ни восторга. Ким не вытерпел:

– Смотри! – сказал возбуждённо. – Это снимок ростка гороха, сделанный через электронный микроскоп. Всё будто бы обычно – корни, росток. Но видишь этот высокий, разветвлённый, будто светящийся контур над ним? Видишь?

Знаешь, что это такое? Это биополе ростка, наперёд очертившее контур взрослого растения!.. Ты понимаешь что это такое? Пробившийся росток выбрасывает энергетическое биополе, определяющее контуры его будущего. Под воздействием энергии биополя он начинает как бы врастаться, заполнять уже очерченный биополем объём. Потрясающе!.. Ты, провидец человеческих душ, можешь предположить, что сие присуще всему живому, в том числе и человеку?.. Что такое биополе? Жизненная энергия любого биологического существа. Если жизнь, как утверждают достойные уважения умы, есть непрерывный и необратимый подъём сознания, то биоэнергия есть не что иное, как проявление деятельности сознания, то есть мысли! Вот снимок возбуждённо думающего человека. Смотри, что у него над черепной коробкой?.. – пожарище, пламень! Мысль – это же чудовищная энергия, способная воздействовать не только на сознание других людей, но и на саму жизнь!.. Тебя это не окрыляет?..

Алексей Иванович обладал способностью даже из малого выхватывать суть. И теперь тотчас ухватил мысль Кима, проговорил почти шёпотом его же словами:

– Потрясающе… Но дорогой Ким, тогда мы должны признать наличие сознания у растений?..

– Тебя это удивляет? – Ким смотрел на Полянина с иронией человека, уже преодолевшего сомнения.

– Сознание – это свойство материи, создавшей в своём эволюционном развитии нервные волокна и клетки, способные не только воспринимать внешние раздражения, но и осмыслять их. Дарвин утверждал, что эволюция в животном мире шла без всякого внутреннего стремления к прогрессу. Что случайные мутации, полезные для организма, в борьбе за существование закреплялись, передавались по наследству, совершенствуя тот или иной биологический вид. Мы привыкли именно так рассматривать эволюцию: развитие в случайностях без какой-либо определённой устремлённости.

После Дарвина француз Пьер Шарден, палеонтолог, биолог, философ, обосновал свою теорию зарождения и развития жизни вплоть до появления мысли и самого человека. Теорию целостную и, скажу тебе, весьма убедительную. От Дарвинской отличается тем, что устанавливает не случайность, а устремлённость эволюции. Он рассматривает определённую её направленность к постоянному подъёму сознания. От примитивного психизма на клеточном уровне, до появления мысли, затем и рефлексии, знаменующей появление уже человеческого разума. Мне думается, Шарден нащупал главный закон развития материи, человека и человечества, обозначив его именно как непрерывный подъём сознания, ведущий к разумному совершенствованию мира и самого человека, - Ким заметил напряжённые. Внимающие глаза Алексея Ивановича, удовлетворённо потёр ладони, сказал:

– Вижу, сии мысли – пища твоего ума. Возьмёшь Шардена, почитаешь, поразмыслишь в своём уединении. А пока вернёмся к психизму растений. Ты, как помню, вырос на природе. Не мог не подметить, как два разных, близко растущих дерева начинают отстраняться, как бы отталкиваться друг от друга. Здесь явно действуют биополя, заставляющие деревья расходиться, менять запрограммированную ось роста. Можно допустить, что идущие в рост деревья знают о неприятностях, возможных болезнях, если соприкоснуться стволами? Ветры, раскачивающие стволы, сотрут кору, не появятся в месте соприкосновения ни почки, ни ветви, откроется незаживающая рана. Погибнут они раньше, чем положено тому быть. Похоже, что деревья узнают опасность именно через взаимодействие биополей, и меняют направление своего роста. Не сомневаюсь, что любое животное знает среду своего обитания, помнит все места, где схвачена или найдена была добыча. Здесь свой уровень сознания. Он качественно отличен от уровня рефлексии, свойственной только человеку, когда человек не просто знает, но знает, что он знает. И всё-таки это – сознание, Алексей. – Ким торопился высказать горячившие его мысли, в увлечённости не замечая, что гость слушает его стоя.