Идеалист
Шрифт:
Когда Алексей Иванович замолк, удовлетворив его любопытство, Ким проговорил, как бы отделяя себя от всяких семейных соблазнов: «А счастья нет. Но есть покой и воля…» Нет, нет, Алексей, верю в твоё семейное благополучие. Я – о другом. Затаскали это святое словечко. Как расхожую деньгу повытерли. Болтают о счастье, не вникая в суть. Связали счастье только с женско-мужскими отношениями, причём на уровне анатомии и физиологии. Это же уровень биосферы, присущий и животному миру! Человеческое счастье не может быть примитивным, оно по меньшей мере на порядок выше. Можешь представить, что истинное счастье я испытываю, когда после мучительных поисков, опытов, раздумий, вдруг озарит моё сознание истина, никем ещё не познанная? Подобная радость для меня несравнимо большее блаженство,
– Почему же нет? Мне это знакомо. Но я, наверное, жадный до жизни человек. Держусь за разум, а стараюсь соединить в гармонии и чувственные и духовные радости, и радости познающей мысли. Не думаю, что это умаляет суть человеческого счастья.
– А в тебе есть что-то от помянутого тобой Кентавра, - в задумчивости проговорил Ким. – Ну, ладно. Давай спать.
Он выключил свет. Но Алексей Иванович, будто взбодрённый темнотой, не удержался, спросил:
– Ким, а почему ты один, без семьи?.. Ты что – холостяк по убеждению?..
Ким долго не отвечал. Скрипнула раскладушка своими сочленениями, услышался шорох откинутого одеяла, - похоже Ким подсунул под голову руки.
– Дело в том, Алексей, - сказал он всё с той же привычной раздумчивостью, - что пришлось мне убедиться в невозможности упорядочить женскую натуру. С послевоенной своей супругой я расстался. С тех пор, ни-ни, - запретил себе думать о семейном благоденствии. Только вольный и временный союз. Есть понимающая меня женщина. Этого достаточно, чтобы избавиться от сексуальных беспокойств. Для меня свобода мыслить, искать, поступать – выше, пусть даже добровольной, кабалы страстей. Знаю, какой-то стороной своей жизни, я не исполняю один из главных законов природы, - не оставляю Земле своего потомства. Но сознание, дарованное мне той же природой, даёт возможность оправдать моё холостяцкое положение. Мыслительную энергию и массу времени, что затрачена была бы на взращивания потомства, я отдаю поиску истин, как мне верится, необходимых человечеству. И если ноосфера пополнится, хотя бы одной истиной, постигнутой моими стараниями, бездетная моя жизнь будет оправдана. Может быть, даже больше, чем практикой хирурга. Ладно, спи, жадный до жизни человек! За один вечер в жизнь не вникнешь. Думаю, не раз ещё покопаемся с тобой в заманчивых тайнах бытия!..
СЧАСТЛИВЧИК
Юрий Михайлович, внебрачный сын Доры Павловны Кобликовой, слыл в кругу близких родственников и просто знакомых счастливчиком. В быту свойственно судить о другом по зримым проявлениям повседневной его жизни и, если исходить из такого свойства человеческого ума, то Юрий Михайлович, всегда улыбчивый душечка Юрочка, и впрямь гляделся со всех сторон удачливым.
Во-первых, устроен он был в столице. Солидная должность, выхлопотанная для него Михаилом Львовичем, сама влекла к нему людей жаждущих хотя бы малой известности, что ощутимо сказывалось ответными услугами и подарками на доходной части семейного бюджета.
Во-вторых, просторная квартира в престижном доме, близ площади Маяковского, доказывала не только расположенность к нему высокого начальства. Юрий Михайлович мог теперь принимать у себя в дружеских застольях людей солидных по должности и полезных при решении всевозможных житейских дел.
В-третьих, Юрий Михайлович умел представлять себя в общественном мнении заботливым отцом большого семейства, где благоденствует не только миловидная, с располагающей грустиночкой его жена, но и две прелестные дочери-умницы, чьё будущее благополучие он не только предвидел, но и старательно обеспечивал.
Можно было бы перечислять ещё многое, что позволяло считать обаятельного Юрия Михайловича человеком счастливым, если видеть его только в каждодневной служебной деятельности, в дружеских застольях, в трогательно-заботливых выходах всей семьёй на театральные премьеры или на юбилеи высоких государственных чинов.
Возможно, и Алексей Иванович Полянин признал бы, что судьба Юрия Михайловича сложилась счастливо, если бы не другая, негласная сторона его жизни, о которой он знал. Он понимал всю суетность
Так думал Алексей Иванович, и всё-таки он не ожидал увидеть своего деятельного братца в таком плачевном состоянии, когда после многих лет возникшего было отчуждения, снова навестил его.
Юрий Михайлович в распахнутом махровом халате сидел в полном одиночестве, привалившись боком к столу, за которым когда-то блистало роскошное Авровское застолье. Перед ним, усугубляя одиночество, стояла бутылка коньяка, лежала пачка сигарет, в руке фиолетово отсвечивал гранями хрустальный фужер. Изменился братец не в лучшую сторону. Не столько располнел, сколько разрыхлился и лицом и телом. Задиристая клинышком бородка привяла. В бороде, в усах, в остатке жёстких волос по обеим сторонам широкой пролысины, обильно сочилась седина. Глаза из опухших пожелтевших век смотрели мрачно. Не Юрочка, а сохранённый памятью папочка его, Михаил Львович, умученный немецким пленом, сидел перед ним в несвойственной ему отстранённости от всего сущего. Взглянул мрачно, спросил вместо приветствия:
– Коньяку выпьешь?.. Ну, и чёрт с тобой… А я выпью!.. – поднёс фужер к губам, медленно потянул в себя ликёрно-золотистую жидкость. Чмокнул, опустевший фужер поставил на стол. Некоторое время пребывал в неподвижности, вдруг раздражился:
– Чего уставился?.. Пьяных не видал?!.
Алексей Иванович слишком знал Юрочку, чтобы обидеться, сказал примирительно:
– Что мрачный такой?
Юрий Михайлович потеребил ворот халата, высвободил шею, будто спасаясь от удушья. Посмотрел искоса, похоже прикидывал, стоит ли любознательный братец того, чтобы впускать его в свою душу? Тяжесть томления была, похоже, несноснее, проговорил угрюмо:
– Расклеилось что-то у нас с Нинкой. Когда-то оторваться друг от друга не могли. Теперь, чёрт те что, будто пригорелую кашу в рот запихиваешь!.. У тебя-то как? Всё ещё милуетесь? Что молчишь?..
Юрий Михайлович рассматривал фужер, но чувствовалось, как напряжён он в ожидании ответа. Если бы Алексей Иванович сказал: тоже плохо, Юрка, хуже пригорелой каши! – наверное, братец вышел бы из мрачности, в которой пребывал.
Алексею Ивановичу понятен был интерес Юрия Михайловича к семейной его жизни. Когда-то Юрочка положил неутолимый свой глаз на вдруг представшую перед ним Зойку. Случилось это в одну из давних поездок в столицу, когда по приглашению Ниночки впервые остановились они у Кобликовых. В отличие от Ниночкиного ровного приветливого любопытства к новой избраннице Алёши, Юрочка не мог скрыть возбуждения, охватившего его от присутствия в его доме обаятельной в своей провинциальной стеснительности молодой женщины. Без меры суетился, без умолку говорил, и настолько был внимателен и предупредителен, что, когда Зойка, доставая из своей сумочки нужную Алексею Ивановичу книжечку с адресами и телефонами, неловко обронила на пол платочек с заботливо и смешно привязанными к нему ключами от квартиры, он с проворством юноши сорвался с места, бросился поднимать. Руки Зойки и Юрочки столкнулись, Алексей Иванович видел, как Зойка в испуге отдёрнула руку от опалившего её чужого прикосновения, и в то же время почувствовал, как проснулся в ней чертёнок любопытства. Тогда же подумал: «Ну, вот, этого ещё не доставало…»
Юрочка редко отступал от желаемого. Выбрал время, когда Алексей Иванович был в отъезде, навестил их городок. Попытался по-родственному остановиться в семейной обители Поляниных, но Зоя, всё поняв, всполошилась. В уже обретённой женской мудрости, сумела переадресовать его знакомым людям, заинтересованным в приезде высокого гостя, и тем тактично отвела возможность опасного сближения. Юрочка вынужден был довольствоваться исполнением других, более доступных желаний, и уехал в досаде. Как-то в одну из встреч с Алексеем Ивановичем саркастически проворчал: «Ты, смотрю, и жёнушке свою идиотскую нравственность прививаешь!..»