Идеальная женщина
Шрифт:
Энджел поежилась, вспомнив, как Хок говорил ей, что однажды он взял без разрешения рыболовные снасти отца и тот жестоко избил его. Тогда она решила, что это шутка.
Теперь же знала, что нет, и это знание не доставило ей удовольствия.
— После бегства матери я научился работать, — продолжал Хок. — Я собирал овощи, ходил за цыплятами, разносил газеты — да вообще много чего делал. Деньги шли отцу на оплату комнаты и на еду.
— Но ты же был совсем ребенком, — сказала Энджел, с трудом веря словам Хока.
— Я ел их пищу и носил одежду, которую они мне покупали. Спал под их одеялом.
Хок пожал плечами, не желая углубляться в материальную сторону. Не бедность удручала его, а отсутствие любви.
— Они не разжирели за мой счет, — сказал он. — Наша ферма была просто смех. Пятьсот акров, а воды едва хватало на десять. Запад Техаса — это пустыня. Настоящая пустыня. Земля годится только для добычи песка. Сущий ад.
Внезапно Хок обошел вокруг машины, открыл дверцу и сел на сиденье.
Энджел стояла неподвижно, пораженная рассказом Хока, открывшим ей такую сторону его жизни, о которой она не подозревала: прошлое Хока такое же безжалостное, как и земля, о которой он говорил.
Ей хотелось расспросить его о том, что осталось невысказанным.
Других детей тоже бросали матери, но они научились любить и доверять женщинам. Карлсон, например. Его детство было не лучше, чем у Хока. Даже хуже: Карлсон — наполовину индеец, ему пришлось сражаться еще и за право жить и работать среди белых.
И все же Карлсон умел любить.
Почему же Хоку это не дано?
Хок наклонился и открыл дверцу, молчаливо приглашая Энджел сесть в ее собственную машину. Она села за руль, бросила быстрый взгляд на Хока и слегка трясущимися руками повернула ключ зажигания.
Хок не смотрел на нее. Не открой он ей дверцу, можно было подумать, что он забыл о ее существовании. «О чем он думает, — пронеслось в голове у Энджел. — Какие осколки прошлого вспоминает, какого они цвета… Насколько острые у них края и как глубоко они ранили его?»
Но Энджел больше ни о чем не спрашивала. Она научилась этому с самого первого раза. Цвета, которые он ей показал, были черными, почти дьявольскими и при этом неотразимо притягательными.
Энджел молча вела машину к дому миссис Карей. Остановившись у ее дверей, она вопросительно посмотрела на Хока. Захочет ли он пойти с ней в дом или останется ждать в машине?
— Где мы? — спросил Хок, подняв на нее глаза.
— У дома миссис Карей.
Хок ждал разъяснений.
— Она недавно сломала ногу, — сказала Энджел. — Я покупаю ей продукты и вожу к доктору — она сама пока не может.
Сведя брови к переносице, Хок пытался выудить из памяти это имя.
— Миссис Карей, — пробормотал он. — Я где-то слышал о ней.
— Джемы и варенье, — сказала Энджел, открывая дверцу.
Хок тоже вылез из машины и подошел к багажнику.
— Как на этом витраже? — спросил он, доставая завернутую в одеяло панель.
— Как на французской булке к нашему завтраку.
Хок понимающе хмыкнул и облизнул губы.
— Теперь я вспомнил, — сказал он. — Мы собираемся купить еще варенья?
— Миссис Карей натравит на меня кота, если я заикнусь о деньгах. Я ем ее чудесные джемы всю жизнь. Это подарок.
— Они от этого только слаще? — спросил Хок.
— Да, — ответила она и с удивлением на него посмотрела. Не ожидала, что он поймет.
— Не смотри на меня так испуганно, Энд-жел. Я знаю, что такое подарки. Когда-то я в отчаянной надежде ждал их каждый день рождения, каждое Рождество. Потом я научился жить без надежды.
Энджел молчала.
— Когда я был в третьем классе, учительница дала мне маленький леденец на палочке, перевязанной зеленой ленточкой, — сказал Хок. — Я хранил его до самого Рождества, чтобы, как все другие дети, открыть свой подарок.
Энджел бессильно сжала кулаки.
— А потом я ушел в поле, — продолжал Хок, — и там в одиночестве съел его. Я и сейчас словно ощущаю в пальцах его рельефную поверхность, чувствую свежий запах мяты, вижу ярко-зеленую ленточку и блестящий красно-белый леденец. Это была самая сладкая, самая прекрасная конфета, которую я когда-либо пробовал. Я таскал эту ленту в кармане, пока от нее не осталось несколько зеленых нитей.
Одолеваемый горькими воспоминаниями, Хок в смятении покачал головой.
— Я очень, очень давно не думал об этом, — сказал он.
Энджел едва сдержала слезы, вспомнив, какие дни рождения бывали у нее — с горами подарков, с радостью, смехом и любовью. Три года назад она потеряла очень много, но ей по крайней мере было что терять.
Годы воспоминаний, годы любви.
У Хока не было ничего, кроме привкуса мяты и ленты, затасканной в кармане до ниток.
Глава 18
Энджел спокойно закрыла багажник и последовала за Хоком к парадной двери дома миссис Карей. Она позвонила и стала терпеливо ждать, понимая, что старушке нужно время, чтобы дойти до двери.
Хок заметил, каким напряженным стало лицо Энджел, как она прикусила нижнюю губу — остался крошечный след. Он не знал, что расстроило ее. Но знал, что ему хочется разгладить эту вмятинку кончиком языка.
Подобно воспоминанию о запахе мяты, это желание удивило его самого. Он явно хотел скорее утешить Энджел, чем соблазнить ее. Хотел увидеть, как она улыбнется оттого, что он доставил ей удовольствие. Хотел…
Миссис Карей открыла дверь. Ее седая голова буквально уперлась Хоку в грудь. Старушка поправила очки и оглядела высокого смуглого мужчину, который неожиданно оказался на крыльце ее дома.