Идет охота на волков…

Высоцкий Владимир Семенович

«Люблю тебя сейчас…»

Марине В.

Люблю тебя сейчас, не тайно — напоказ, — Не после и не до в лучах твоих сгораю; Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас, А в прошлом — не хочу, а в будущем — не знаю. В прошедшем — «я любил» — печальнее могил, Все нежное во мне бескрылит и стреножит, — Хотя поэт поэтов говорил: «Я вас любил: любовь еще, быть может…» Так говорят о брошенном, отцветшем, И в этом жалость есть и снисходительность, Как к свергнутому с трона королю, Есть в этом сожаленье об ушедшем, Стремленье, где утеряна стремительность, И как бы недоверье к «я люблю». Люблю тебя теперь — без пятен, без потерь. Мой век стоит сейчас — я вен не перережу! Во время, в продолжение, теперь — Я прошлым не дышу и будущим не брежу. Приду и вброд и вплавь к тебе — хоть обезглавь! — С цепями на ногах и с гирями по пуду, — Ты только по ошибке не заставь, Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду». Есть горечь в этом «буду», как ни странно, Подделанная подпись, червоточина И лаз для отступленья про запас, Бесцветный яд на самом дне стакана И, словно настоящему пощечина, — Сомненье в том, что «я люблю» сейчас. Смотрю французский сон с обилием времен, Где в будущем — не так, и в прошлом — по-другому. К позорному столбу я пригвожден, К барьеру вызван я — языковому. Ах, разность в языках, — не положенье — крах! Но выход мы вдвоем поищем — и обрящем. Люблю тебя и в сложных временах — И в будущем, и в прошлом настоящем! 1973

I. Из дорожного дневника

Ожидание длилось, а проводы были недолги — Пожелали

друзья: «В добрый путь! Чтобы — всё без помех!» И четыре страны предо мной расстелили дороги, И четыре границы шлагбаумы подняли вверх. Тени голых берез добровольно легли под колеса, Залоснилось шоссе и штыком заострилось вдали. Вечный смертник — комар разбивался у самого носа, Превращая стекло лобовое в картину Дали. Сколько смелых мазков на причудливом мертвом покрове, Сколько серых мозгов и комарьих раздавленных плевр! Вот взорвался один, до отвала напившийся крови, Ярко-красным пятном завершая дорожный шедевр. И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя, Устремились в пробой — ну попробуй-ка останови! И в машину ко мне постучало просительно время, — Я впустил это время, замешенное на крови. И сейчас же в кабину глаза из бинтов заглянули И спросили: «Куда ты? На запад? Вертайся назад!..» Я ответить не смог — по обшивке царапнули пули, — Я услышал: «Ложись! Берегись! Проскочили! Бомбят!» Этот первый налет оказался не так чтобы очень: Схоронили кого-то, прикрыв его кипой газет, Вышли чьи-то фигуры — назад, на шоссе — из обочин, Как лет тридцать спустя, на машину мою поглазеть. И исчезло шоссе — мой единственно верный фарватер, Только — елей стволы без обрубленных минами крон. Бестелесный поток обтекал не спеша радиатор. Я за сутки пути не продвинулся ни на микрон. Я уснул за рулем — я давно разомлел до зевоты, — Ущипшуть себя за ухо или глаза протереть?! В кресле рядом с собой я увидел сержанта пехоты: «Ишь, трофейная пакость, — сказал он, — удобно сидеть!..» Мы поели с сержантом домашних котлет и редиски, Он опять удивился: откуда такое в войну?! «Я, браток, — говорит, — восемь дней как позавтракал в Минске. Ну, спасибо! Езжай! Будет время — опять загляну…» Он ушел на восток со своим поредевшим отрядом, Снова мирное время в кабину вошло сквозь броню. Это время глядело единственной женщиной рядом, И она мне сказала: «Устал! Отдохни — я сменю!» Всё в порядке, на месте, — мы едем к границе, нас двое. Тридцать лет отделяет от только что виденных встреч. Вот забегали щетки, отмыли стекло лобовое, — Мы увидели знаки, что призваны предостеречь. Кроме редких ухабов, ничто на войну не похоже, — Только лес — молодой, да сквозь снова налипшую грязь Два огромных штыка полоснули морозом но коже, Остриями — по-мирному — кверху, а не накренясь. Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему пуль, показалось, Что и я где-то здесь довоевывал невдалеке, — Потому для меня и шоссе словно штык заострялось, И лохмотия свастик болтались на этом штыке.

II. Солнечные пятна, или Пятна на Солнце

Шар огненный всё просквозил, Всё перепек, перепалил, И как груженый лимузин За полдень он перевалил, — Но где-то там — в зените был (Он для того и плыл туда), — Другие головы кружил, Сжигал другие города. Еще асфальт не растопило И не позолотило крыш, Еще светило солнце лишь В одну худую светосилу, Еще стыдились нищеты Поля без всходов, лес без тени, Еще тумана лоскуты Ложились сыростью в колени, Но диск на тонкую черту От горизонта отделило, — Меня же фраза посетила: «Не ясен свет, когда светило Лишь набирает высоту». Пока гигант еще на взлете, Пока лишь начат марафон, Пока он только устремлен К зениту, к пику, к верхней ноте, И вряд ли астроном-старик Определит: на Солнце — буря, — Мы можем всласть глазеть на лик, Разинув рты и глаз не щуря. И нам, разиням, на потребу Уверенно восходит он, — Зачем спешить к зениту Фебу? Ведь он один бежит по небу — Без конкурентов — марафон! Но вот — зенит. Глядеть противно И больно, и нельзя без слез, Но мы — очки себе на нос И смотрим, смотрим неотрывно, Задравши головы, как псы, Всё больше жмурясь, скаля зубы, — И нам мерещатся усы — И мы пугаемся, — грозу бы! Должно быть, древний гунн Аттила Был тоже солнышком палим, — И вот при взгляде на светило Его внезапно осенило — И он избрал похожий грим. Всем нам известные уроды (Уродам имя легион) С доисторических времен Уроки брали у природы, — Им апогеи не претили И, глядя вверх до слепоты, Они искали на светиле Себе подобные черты. И если б ведало светило, Кому в пример встает оно, — Оно б затмилось и застыло, Оно бы бег остановило Внезапно, как стоп-кадр в кино. Вон, наблюдая втихомолку Сквозь закопченное стекло — Когда особо припекло, — Один узрел на лике челку. А там — другой пустился в пляс, На солнечном кровоподтеке Увидев щели узких глаз И никотиновые щеки… Взошла Луна, — вы крепко спите. Для вас — светило тоже спит, — Но где-нибудь оно в зените (Круговорот, как ни пляшите) — И там палит, и там слепит!..

III. Дороги… Дороги…

Ах, дороги узкие — Вкось, наперерез, — Версты белорусские — С ухабами и без! Как орехи грецкие Щелкаю я их, — Говорят, немецкие — Гладко, напрямик… Там, говорят, дороги — ряда по три И нет дощечек с «Ахтунг!» или «Хальт!». Ну что же — мы прокатимся, посмотрим, Понюхаем— не порох, а асфальт. Горочки пологие — Я их щелк да щелк! Но в душе, как в логове, Затаился волк. Ату, колеса гончие! Целюсь под обрез — С волком этим кончу я На отметке «Брест». Я там напьюсь водички из колодца И покажу отметки в паспортах. Потом мне пограничник улыбнется, Узнав, должно быть, или — просто так… После всякой зауми Вроде «кто таков?» — Как взвились шлагбаумы Вверх, до облаков! Взял товарищ в кителе Снимок для жены — И… только нас и видели С нашей стороны! Я попаду в Париж, в Варшаву, в Ниццу! Они — рукой подать — наискосок… Так я впервые пересек границу — И чьи-то там сомнения пресек. Ах, дороги скользкие — Вот и ваш черед, — Деревеньки польские — Стрелочки вперед; Телеги под навесами, Булыжник-чешуя… По-польски ни бельмеса мы — Ни жена, ни я! Потосковав о ломте, о стакане, Остановились где-то наугад, — И я сказал по-русски: «Прошу, пани!» — И получилось точно и впопад! Ах, еда дорожная Из немногих блюд! Ем неосторожно я Все, что подают. Напоследок — сладкое, Стало быть — кончай! И на их хербатку я Дую, как на чай. А панночка пощелкала на счетах (Всё как у нас — зачем туристы врут!) — И я, прикинув разницу валют, Ей отсчитал не помню сколько злотых И проворчал: «По-божески дерут»… Где же песни-здравицы, — Ну-ка, подавай! — Польские красавицы, Для туристов — рай? Рядом на поляночке — Души нараспах — Веселились панночки С граблями в руках. «Да, побывала Польша в самом пекле, — Сказал старик — и лошадей распряг… — Красавицы полячки не поблекли — А сгинули в немецких лагерях…» Лемеха въедаются В землю, как каблук, Пеплы попадаются До сих пор под плуг. Память вдруг разрытая — Неживой укор: Жизни недожитые — Для колосьев корм. В мозгу моем, который вдруг сдавило Как обручем, — но так его, дави! — Варшавское восстание кровило, Захлебываясь в собственной крови… Дрались — худо-бедно ли, А наши корпуса — В пригороде медлили Целых два часа. В марш-бросок, в атаку ли — Рвались как один, — И танкисты плакали На броню машин… Военный эпизод — давно преданье, В историю ушел, порос быльем — Но не забыто это опозданье, Коль скоро мы заспорили о нем. Почему же медлили Наши корпуса? Почему обедали Эти два часа? Потому что танками, Мокрыми от слез, Англичанам с янками Мы утерли нос! А может быть, разведка оплошала — Не доложила?.. Что теперь гадать! Но вот сейчас читаю я: «Варшава» — И еду, и хочу не опоздать! 1973

«Когда я отпою и отыграю…»

Когда я отпою и отыграю, Где кончу я, на чем — не угадать? Но лишь одно наверное я знаю: Мне будет не хотеться умирать! Посажен на литую цепь почета, И звенья славы мне не по зубам… Эй, кто стучит в дубовые ворота Костяшками по кованым скобам!.. Ответа нет, — но там стоят, я знаю, Кому не так страшны цепные псы. Но вот над изгородью замечаю Знакомый серп отточенной косы… Я перетру серебряный ошейник И золотую цепь перегрызу, Перемахну забор, ворвусь в репейник, Порву бока — и выбегу в грозу! 1973

«Мы без этих машин — словно птицы без крыл…»

Мы без этих машин — словно птицы без крыл, — Пуще зелья нас приворожила Пара сот лошадиных сил И, должно быть, нечистая сила. Нас обходит по трассе легко мелкота — Нам обгоны, конечно, обидны, — Но на них мы глядим свысока — суета У подножия нашей кабины. И нам, трехосным, Тяжелым на подъем И в переносном Смысле и в прямом, Обычно надо позарез, И вечно времени в обрез, — Оно понятно — это дальний рейс. В этих рейсах сиденье — то стол, то лежак, А напарник приходится братом. Просыпаемся на виражах — На том свете почти правым скатом. Говорят — все конечные пункты земли Нам маячат большими деньгами, Говорят — километры длиною в рубли Расстилаются следом за нами. Не часто с душем Конечный этот пункт, — Моторы глушим — И плашмя на грунт. Пусть говорят — мы за рулем За длинным гонимся рублем, — Да, это тоже! Только суть не в нем. На равнинах поем, на подъемах — ревем, — Шоферов нам еще, шоферов нам! Потому что — кто только за длинным рублем, Тот сойдет на участке неровном. Полным баком клянусь, если он не пробит, — Тех, кто сядет на нашу галеру, Приведем мы и в божеский вид, И, конечно, в шоферскую веру. Земля нам пухом, Когда на ней лежим Полдня под брюхом — Что-то ворожим. Мы не шагаем по росе — Все наши оси, тонны все В дугу сгибают мокрое шоссе. На колесах наш дом, стол и кров — за рулем, — Это надо учитывать в сметах. Мы друг с другом расчеты ведем Кратким сном в придорожных кюветах. Чехарда длинных дней — то лучей, то теней… А в ночные часы перехода Перед нами бежит без сигнальных огней Шоферская лихая свобода. Сиди и грейся — Болтает, как в седле… Без дальних рейсов — Нет жизни на земле! Кто на себе поставил крест, Кто сел за руль как под арест — Тот не способен на далекий рейс. 1973

«Я скачу позади на полслова…»

Я скачу позади на полслова, На нерезвом коне, без щита, — Я похож не на ратника злого, А скорее — на злого шута. Бывало, вырывался я на корпус, Уверенно, как сам великий князь, Клонясь вперед — не падая, не горбясь, А именно намеренно клонясь. Но из седла меня однажды выбили — Копьем поддели, сбоку подскакав, — И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили, И надругались, плетью приласкав. Рядом всадники с гиканьем диким Копья целили в месиво тел. Ах, дурак я, что с князем великим Поравняться в осанке хотел! Меня на поле битвы не ищите — Я отстранен от всяких ратных дел, — Кольчугу унесли — я беззащитен Для зуботычин, дротиков и стрел. Зазубрен мой топор, и руки скручены, Ложусь на сбитый наскоро настил, Пожизненно до битвы недопущенный За то, что раз бестактность допустил. Назван я перед ратью двуликим — И топтать меня можно и сечь. Но взойдет и над князем великим Окровавленный кованый меч!.. Встаю я, отряхаюсь от навоза, Худые руки сторожу кручу, Беру коня плохого из обоза, Кромсаю ребра — и вперед скачу. Влечу я в битву звонкую да манкую, Я не могу, чтоб это без меня, — И поступлюсь я княжеской осанкою, И если надо — то сойду с коня! 1973

Я не успел (Тоска по романтике)

Болтаюсь сам в себе, как камень в торбе,

И силюсь разорваться на куски,

Придав своей тоске значенье скорби,

Но сохранив загадочность тоски….

Свет Новый не единожды открыт, А Старый весь разбили на квадраты, К ногам упали тайны пирамид, К чертям пошли гусары и пираты. Пришла пора всезнающих невежд, Все выстроено в стройные шеренги, За новые идеи платят деньги — И больше нет на «эврику» надежд. Все мои скалы ветры гладко выбрили — Я опоздал ломать себя на них; Все золото мое в Клондайке выбрали, Мой черный флаг в безветрии поник. Под илом сгнили сказочные струги, И могикан последних замели, Мои контрабандистские фелюги Худые ребра сушат на мели. Висят кинжалы добрые в углу Так плотно в ножнах, что не втиснусь между. Смоленый плот — последнюю надежду — Волна в щепы разбила об скалу. Вон из рядов мои партнеры выбыли — У них сбылись гаданья и мечты: Все крупные очки они повыбили — И за собою подожгли мосты. Азартных игр теперь наперечет, Авантюристов всех мастей и рангов… По прериям пасут домашний скот — Там кони пародируют мустангов. И состоялись все мои дуэли, Где б я почел участие за честь. Там вызвать и явиться — всё успели, Всё предпочли, что можно предпочесть. Спокойно обошлись без нашей помощи Все те, кто дело сделали мое, — И по щекам отхлестанные сволочи Бессовестно ушли в небытиё. Я не успел произнести: «К барьеру!» — А я за залп в Дантеса все отдам. Что мне осталось — разве красть химеру С туманного собора Нотр-Дам?! В других веках, годах и месяцах Все женщины мои отжить успели, — Позанимали все мои постели, Где б я хотел любить — и так, и в снах. Захвачены все мои одра смертные — Будь это снег, трава иль простыня, — Заплаканные сестры милосердия В госпиталях обмыли не меня. Мои друзья ушли сквозь решето — Им всем досталась Лета или Прана, — Естественною смертию — никто, Все — противоестественно и рано. Иные жизнь закончили свою — Не осознав вины, не скинув платья, — И, выкрикнув хвалу, а не проклятья, Беззлобно чашу выпили сию. Другие — знали, ведали и прочее, — Но все они на взлете, в нужный год — Отплавали, отпели, отпророчили… Я не успел — я прозевал свой взлет. 1973

Набат

Вот в набат забили: Или праздник, или — Надвигается, как встарь, чума! Заглушая лиру, Звон идет по миру, — Может быть, сошел звонарь с ума! Следом за тем погребальным набатом Страх овладеет сестрою и братом, Съежимся мы ногами чумы, Путь уступая гробам и солдатам. Нет, звонарь не болен: Слышно с колоколен, Как печатает шаги судьба. Догорают угли Там, где были джунгли; Тупо топчут сапоги хлеба. Выход один беднякам и богатым: Смерть — это самый бесстрастный анатом. Все мы равны перед ликом войны, Только привычней чуть-чуть азиатам. Не в леса одета Бедная планета, Нет, — огнем согрета мать— Земля! А когда остынет — Станет мир пустыней, Вновь придется начинать с нуля. Всех нас зовут зазывалы из пекла — Выпить на празднике пыли и пепла, Потанцевать с одноглазым циклопом, Понаблюдать за всемирным потопом. Не во сне все это, Это близко где-то — Запах тленья, черный дым и гарь. Звон все глуше: видно, Сверху лучше видно — Стал от ужаса седым звонарь. Бей же, звонарь, разбуди полусонных, Предупреди беззаботных влюбленных, Что хорошо будет в мире сожженном Лишь мертвецам и еще не рожденным! <1973>

Нить Ариадны

Миф этот в детстве каждый прочел черт побери! — Парень один к счастью прошел сквозь лабиринт. Кто-то хотел парня убить, — видно, со зла, — Но царская дочь путеводную нить парню дала… С древним сюжетом Знаком не один ты. В городе этом — Сплошь лабиринты: Трудно дышать, Не отыскать воздух и свет… И у меня дело неладно: Я потерял нить Ариадны! Словно в час пик, Всюду тупик — выхода нет! Древний герой ниточку ту крепко держал: И слепоту, и немоту — все испытал; И духоту, и черноту жадно глотал. И долго руками одну пустоту парень хватал. Сколько их бьется, Людей одиноких, В душных колодцах Улиц глубоких! Я тороплюсь, В горло вцеплюсь — вырву ответ! Слышится смех: зря вы спешите, Поздно! У всех порваны нити! Хаос, возня… И у меня — выхода нет! Злобный король в этой стране повелевал, Бык Минотавр ждал в тишине — и убивал. Лишь одному это дано — смерть миновать: Только одно, только одно — нить не порвать! Кончилось лето, Зима на подходе, Люди одеты Не по погоде, — Видно, подолгу Ищут без толку слабый просвет. Холодно — пусть! Всё заберите. Я задохнусь здесь, в лабиринте: Наверняка: Из тупика выхода нет! Древним затея их удалась — ну и дела! Нитка любви не порвалась, не подвела. Свет впереди! Именно там хрупкий ледок: Легок герой, а Минотавр — с голода сдох! Здесь, в лабиринте, Мечутся люди: Рядом — смотрите! — Жертвы и судьи, — Здесь, в темноте, Эти и те чествуют ночь. Крики и вопли — всё без вниманья!.. Я не желаю в эту компанью! Кто меня ждет, Знаю — придет, выведет прочь. Только пришла бы, Только нашла бы — И поняла бы: Нитка ослабла… Да, так и есть: Ты уже здесь — будет и свет! Руки сцепились до миллиметра, Всё — мы уходим к свету и ветру, — Прямо сквозь тьму, Где — одному выхода нет!.. 1973