Идолы
Шрифт:
Как будто я вообще могу с чем-то таким справиться.
— Вон там, — снова взмахивает рукой Лукас. — Смотри! Манта, морской дьявол! Они все еще здесь. Хотя рыбы и нет.
Я поворачиваюсь, чтобы увидеть темные тени, что движутся прямо под поверхностью воды, их гибкие тела извиваются. Они плывут так, как я представляла себе полет птиц: плавники трепещут, словно руки танцоров на праздниках грассов. Словно рыба, вытащенная из воды, только наоборот. Как птица, лишенная неба. Это кажется зловещим, и я содрогаюсь.
А
— Да разве такое возможно? Что бы это ни было, оно должно иметь… Ну, ты понимаешь.
Сердце. Которое может остановиться. Или быть остановлено. Но эти слова остаются не сказанными.
— Может быть, это какое-то чудо, — говорит Лукас. — А может быть, просто что-то меняется.
— Может быть, воздействие Икон ослабевает? Может быть, она возвращается…
— Она?
Я пожимаю плечами:
— Жизнь.
Птицы, думаю я.
Я сую руку в свою нагрудную сумку и достаю маленькую серебряную птицу. Булавка. Я рассматриваю ее так, будто она может говорить.
Птица Епископа не вернулась. И падре не вернулся и не вернется или мои родители. Но разве я могу на самом деле знать, кто или что вернется?
Или все это просто зависит от Фортиса и его тайн? — думаю я с горечью.
Потом Лукас прикасается к моей руке и возвращает меня обратно. Я улыбаюсь ему, а он наклоняется вперед, кладет ладонь на мою щеку и внезапно целует меня. Крепко и нежно.
Не слишком ли это много для меня?
Но солнечный свет согревает мои руки, влажный ветерок вьется вокруг меня, и я придвигаюсь ближе к Лукасу, словно мы собираемся танцевать или взлететь, словно сами стали чудом.
Тайные, загадочные чудеса. Иррациональные невозможности. Птицы в воде и рыбы в небесах.
Но может быть, отчасти мы все как раз таковы.
Мы стоим у леера, наблюдая за тем, как перед нами возникает берег. Команда корабля теперь слишком занята, чтобы замечать нас, хотя большинство отсевков, по крайней мере те, кто не попал в команды по уборке, остаются в трюмах.
Это незабываемое зрелище. Не столько сама суша вдали, сколько радующие глаз скалы, которые выглядывают из воды, отказываясь быть морем; они не сдаются широкой синей плоскости, что окружает нас со всех сторон. Нам следует отнестись к ним с уважением.
Я так и делаю.
Дальше, за скалами, я вижу очертания поселения, расположенного вдоль ближайшего залива.
Конечно, там есть здания, вздымающиеся к небу, как пальцы, как когти. Они построены вверх, а не вширь, на земле, где пространства слишком мало и где каждый клочок почвы — награда. Поселение выглядит таким же полумертвым, как и города в моей половине мира, как Хоул. Фонари, которые не горят, машины, которые не двигаются. Буквальное бессилие, смысл которого в том, чтобы быть не только наглядным, но и понятным.
Но что я замечаю в первую очередь, так это деревья.
Гигантские пальмы. Их слишком много, чтобы сосчитать, и они склоняют свои стройные стволы в нашу сторону, над водой, как будто у них побаливают животы после слишком плотного обеда. Как будто их спины вот-вот сломаются.
А небо над ними кажется необъятным, потому что под ним теперь — береговая линия. И в сравнении с человеческой малостью театр облаков над ней выглядит еще более безмерным, более захватывающим, точно здесь самое важное совсем не жизнь человека, точно она никогда и не была важна.
Вот уж совсем неверное сравнение.
Но я продолжаю размышлять о сравнительном масштабе вещей, пока наш корабль стремится к берегу, а здания становятся все выше, ближе и ближе, пока наконец они не поглощают само небо.
В этот момент я представления не имею, насколько я сама велика или мала.
Мы намереваемся осуществить наш план выхода вместе с остальными, проскользнув в оборванную процессию человеческих жизней, которые есть отсевки, направленные на стройки. Это мрачнейший из парадов.
Но Фортис застывает на месте, когда видит их.
— Пропади все пропадом!
Я оглядываюсь на него:
— В чем дело?
— Да ты посмотри на них. Они же теперь одеты.
Он машет рукой в сторону отсевков, и я понимаю, что он прав. Они в чем-то вроде униформы, хотя, когда мы грузились на корабль, ничего подобного на них не было. Это блеклые голубовато-серые штаны и куртки, вроде бы местного фасона. Униформа Колоний Юго-Восточной Азии.
Но что гораздо хуже — на них цепи. А на нас — нет.
— Нагните головы пониже, — шипит Фортис.
Он быстро пристраивается к очередной группе отсевков, которые как будто нас и не замечают.
Мы следуем за ним.
Теперь я их ощущаю. Мне этого не хочется, но это так. Они голодны, большинство из них. Больны, по крайней мере половина. Боятся за свои жизни — почти все.
— Держитесь рядом, — снова шипит Фортис. — И головы, головы ниже.
Тима спотыкается, когда Фортис говорит это, но Лукас подхватывает ее под руку, и мы втискиваемся в толпу, так что нужно специально присмотреться, чтобы заметить нас.
И присмотреться еще внимательнее, чтобы заметить тощего пса, спрятанного под курткой Тимы.
Я боюсь, что они нас увидят, что кто-нибудь заметит неправильность в общем потоке. Если хоть кто-то наблюдает за прибывшими достаточно внимательно, они заметят.
Сдерживаю дыхание.
Раз. Два. Три.
Но никто не присматривается. По крайней мере, никто из того ряда солдат, которые распихивают отсевков по повозкам. Не в этот раз.
Фортис движется вперед, и мы за ним следом, шагаем, не бежим, пока не добираемся до края пристани.