Иду на вы
Шрифт:
Снаружи по углам княжего шатра стояли четыре стражника. Не доходя, княгиня велела Осмуду отослать ратников подале, самому же стать на страже у входа, да никого в не пускать. А оставшись вдвоём с Фомою, молвила:
– Ты тож не уходи. Меня дождись.
– Дождусь,-кивнул грек.-С Осмудом покуда потолкую. Да и сторожить ему пособлю.
Он умолк на миг и продолжил:
– Мне следует взывать милосердию, но я вновь взываю к твоему благоразумию. Ты - властительница, и нет для тебя важнее забот, чем заботы о подданных!
– Я услыхала твои
Увидав, что ратники подались прочь, она подошла, наконец к шатру и сама откинула полог. Осмуд тут же стал у входа на страже. В сумерках никто не приметил как горбун скользнул тенью и примостился у дальней стенки. Речи людские - не ветер, их полотном не удержишь.
* * *
Мал очнулся со скрученными за спиною руками. Таким и оставался. Развязывали его лишь по нужде, да когда приходили кормить. Он, впрочем, еды никакой не брал. И не из одной только гордости, а потому ещё, что нутро ничего не приемля, так и норовило изрыгнуть. К тому ж, голова кружилась, будто вода в омуте. Славно горбун обухом приголубил!
Полянский знахарь, что заходил намедни, просил стражу снять с него путы, да приставленные ратники заупрямились - мол, княгиня велела связанным держать. Знахарь забранился даже, да без толку. Почто им супротив княжей воли идти?!
Старый ведун голову князя и так и этак щупал. После примотал к затылку смоченную в пахучем отваре холстину, а уходя, велел лежать.
Князь так и делал. Лёжа с закрытыми очами, голова кружилась, всё ж, не столь сильно. Вот только от круговерти унылых дум сомкнутыми веждами не отгородишься.
Эх, княже-князюшко, что ж ты натворил?! Добро бы единый свой живот загубил понапрасну. Поделом неразумному! Так ведь и детей своих безвинных под нож пустил! Дружину верную всю в поле воронью на радость оставил. Паче же прочего, племя древлян не уберёг. И поди угадай кому боле свезло - тем кто в Навь отправился, или же другим, какие ныне ярмо Киевское на выи примеряют. Видать, потому и отвернулся княжий Бог Перун от древлянского князя, что тот, долг позабыв да разум растеряв, не о сородичах пёкся, а об Ольге-вражине. Вот любушка лютая ныне над ним, дурнем седобородым и потешается! Очи-то прикрыл, а уши не заткнёшь - лежи, скрипи зубами да внемли, как киевляне на победном пиру шумно ликуют.
Мал почуял, как кто-то откинул полог и в шатре стало светлее. Оборачиваться да глядеть не стал, решив поначалу, что стража сызнова снедь принесла. Однако, звона да скрипа броней было не слыхать. И ступал гость неведомый легко.
Шальною стрелой мелькнула догадка - неужто?!.
А ведь, и впрямь она! Как услыхал её голос, сердце замерло. Любовь, обида, гордость и... страх - всё сплелось. Ну-ка распутай!
– Не спишь ли?-увидав, как вздрогнул Мал от её вопроса, Ольга кивнула.-Вижу - не спишь. Вот и ладно.
Пленник не ответил. Не повернулся даже, и княгиня сама обошла его, чтобы оказаться напротив.
Присесть в шатре было не на что, потому осталась стоять, держа
– Знахарь поведал,-молвила,-лежать тебе надобно. Добро, что слушаешься.
От таких слов Мал раскрыл очи, подождал чуть, покуда привыкнут к свету, и подтянув колени к брюху, с натугою поднялся на ноги. Стал перед Ольгою прямо. Ещё и плечи расправил.
Долго, правда, простоять не сумел - покачнулся да и завалился бы, ежели б не княгиня. Та едва успела подхватить его под руку и усадить на дерюжку, какая служила пленнику постелью.
Князь прислонился спиной к шесту, что держал свод шатра и вновь прикрыл очи. Потому и не увидал, как улыбнулась Ольга. Увидав же, не поверил бы. Не было в той улыбке ни торжества, ни злорадства.
А что ж было-то? Тревога? Печаль? Или вовсе?..
Да, нет уж! То, верно, пламя дрожит. Тени играют, пляшут, морок наводят. В сумерках чего только не привидится.
– Ох и норовист же ты!-упрекнула Ольга.-Борода седая, а всё, как жеребчик необъезженный. Руки-то, поди затекли до бесчувствия? Убежать у тебя не выйдет. Иного опасаюсь. А вот, дай слово, что не станешь и пытаться живота себя лишить, так я велю снять узы.
Мал не отозвался, будто не о нём речь.
– Молчишь? Ну, стало быть верно мыслю. Слыхала, что ты от угощений моих нос воротишь. Ежели чаешь себя голодом извести, так знай, что не позволю. Сам есть не будешь, против воли кормить станут. Не то, этак ты вовсе ослабнешь.
Тут уж Мал не утерпел, подал голос, хотя из пересохшей глотки показался он ему чужим, сиплым словно у Вышаты.
– Эк ты обо мне печёшься! Видать лютую да нескорую погибель мне уготовила. Страшишься, что ослабшим-то всех мук не вынесу, околею до срока?
Ольга протянула было руку, словно хотела коснуться его увечной головы, волос заплетенных прежде на висках в косицы а ныне растрёпанных, но не донеся ладонь, отдёрнула.
– Дурень ты. Кабы погубить тебя замыслила так на казни твоей и повстречались бы. Почто мне теперь к тебе приходить?
– Как почто? Поглумиться.
– Вот упрямец!-княгиня аж притопнула в сердцах.-Да не надобно мне ни живота, ни чести лишать. Тебя, и детей твоих тож!
– Детей?!-не поверил Мал, но глянув на Ольгу да поняв, что не кривит она про детей-то, волком взвыл.-Ох Вышата, Вышата! Что ж ты! Как же ты так!..
– Не убивайся!-едва не крикнула княгиня.-И гридня верного не кори! Он мудрее тебя оказался, коли княжича с княжною сберёг. Небось, поживут ещё. Да, и ты с ними заодно.
Ольга перевела дух, глядя на притихшего да замершего князя и молвила уже спокойно:
– Гордыню-то умерь, хоть до поры, да выслушай с чем пришла. Мира я ищу. Не желаю боле крови.
– Неужто упилась наконец?!-не сдержался Мал.
Ольга же продолжала, будто не услыхав обидных слов:
– Молви княжее слово древлянам. Вели им добром покориться. Не мне, но Киеву. Довольно уж нам вороньё кормить. Я же, и тебе, и детям твоим животы сохраню. И нужды знать не будете.