Шрифт:
ГЛАВА I
Дозорные на стенах не зажигали огней. Огонь - грозный ворог, да неверный союзник. Далёко ли разглядишь в свете факела? Шагов на пять, разве что, и отпугнёт он ночь окрест себя. Неопытный вой[1] из ополченцев огородится светом, будто обережным кругом, тут-то огонь его и обманет, не убережёт. Только услышит он как щёлкнет в ночи тетива, и сразу же тьма, что чернее ворона, плюнет вражьей стрелой. Ежели лучник бывалый, то насмерть бить не станет. В колено уязвит, в плечо, может в грудь. С мёртвым только и забот,
Ратники из княжей дружины в дозор на стены не ходят, а то по-другому поступили бы. Такой примостит факел, сам же в сторонке схоронится, для стрельцов незаметен. Однако ж, и над ним огонь может зло пошутить. Поиграет тенями, заморочит - чего нет почудится, а лазутчика в шаге от себя не заметит. Степняки на такие дела умельцы - в ночи на тын[3], словно мухи карабкаются. Хорошо, если махнут ножом по глотке, а то и во вражий стан утянут. Прямо со стены. Бывало такое.
Степных шакалов, хвала хранителям - Щурам, да Пращурам[4], в киевском войске нету, зато воронья с полуночных[5] берегов хватает. Эти в открытой сшибке, пожалуй что, даже посильнее будут, разве числом поменее. А, и в лукавстве всяком не уступят. Те и другие, хлебов не сеят, разбоем живут - поднаторели грады на меч брать. Оно понятно, что Искоростень[6] им не по зубам. Град и не такие рати под стенами своими видывал, а киевляне измотаны, да и числом не так уж велики. Не одолеть им древлянской[7] столицы ни наскоком, ни осадою. Однако, хитростью да коварством могут. Потому и велел князь не палить ночами огней на стенах. Потому и дозоры проверять посылал воеводу Ставра да сотников. И, сам частенько ходил.
Ну, а нынче огни и вовсе не надобны. Ночи ясные, звёзды с кулак и полумесяц, кривой, как хазарский меч. Даром что ущербный, а на свет не скуп. В такую ночь не железом звенеть - с ладушкой любиться! Эх, Ольга, Ольга!..
Мал, опёршись плечом о забороло[8], вглядывался в ночь сквозь бойницу. Полянский[9] стан, что раскинулся за Ушой горел россыпью огней. То - костры, а ежели не знать, так покажется, будто целый лоскут звёздного неба опрокинулся на землю. Но, князь знал. Хорошо знал, что костров киевляне палят куда больше нужды - старая степная уловка. На малоопытных да скудных духом рассчитана. Древлянского вождя хоть тем, хоть другим никто бы не назвал, да и силы неприятеля были ему хорошо ведомы - лишними кострами не обманешь. Так, чего же добивается, чего ждёт вдовая княгиня? Что замыслил воевода её, Свенальд? Клятый нурман[10], даром что волчьего племени, а лукав как лис.
В поле, только выстроенный свиньёй[11] свенальдов хирд[12] спас киевлян от поражения. Когда древлянские ополченцы, по обычаю Пращуров скинув рубахи, а иные так и щиты отбросив, ринулись на заклятого врага[13], поляне дрогнули, но не дрогнула нурманская дружина. Ощетинившись копьями из-за тяжёлых щитов, собрали тогда волки Одноглазого[14] богатый урожай для любезного ему воронья. Будто переспелые яблоки осыпались наземь пронзённые вражьим железом, древлянские воины. Нурманы же, отбив ярый натиск, потеснили древлян. Тут и киевляне опомнилась. Мал проиграл битву.
Под прикрытием княжей дружины ополченцы отступили, скрылись за высоким дубовым тыном Искоростеня. И, сколь не ходила киевская рать на приступ, а взять стольный град не сумела. Зато, осадив мятежного князя, Ольга отослала большую часть свенальдовых воинов разорять древлянскую землю. Те, уж порасстарались. Мужей посекли многих, отроков в полон угнали. И мужних жен, и девок сильничали. Грады да погосты данью непомерной обложили.
Эх, Ольга! Никак ты не упрёшься кровушкой людской!
Свенальду же, разбойному, только того и надобно. Он разбоем, да лихоимством богатеет.
А, древлянский князь, с малой дружиной да ополченцами, не имея мочи погнать ворога с родной земли, сидел в Искоростене, точно барсук в норе. Но, и Ольге было не одолеть Искоростеня, однако, держала осаду уж который месяц. Зачем? Измором хотела изнурить, так не выйдет - у киевлян самих скоро голодный мор начнётся. Дани им новой с покорённых земель не взять, и так обобрали всё дочиста. К тому ж, доносили верные люди, что вот-вот опомнится от лиходейства народ древлянский, того и гляди поднимется супротив киевского ига. Тогда-то, Ольге самой бы ноги унести. По всему выходит, стояние это Малу на руку, и Ольга того не может не понимать - не сердце одно, а и ум у неё как у ехидны[15]. Раз стоит она под стенами, стало быть измыслила коварство. А, ведь все подлые её замыслы по сию пору сбывались!
Вглядывался древлянский вождь в ночь, будто чаял там разглядеть ответы. Очи во тьме быстро привыкают, далеко за тыном видно. Кабы так же видеть в душах ворогов. Но, там тьма почернее ночной.
И, у Богов не спросишь. Спросить-то - дело не хитрое, а только не отвечают Боги. Волхвы[16] бормочат, дескать прогневались они, отвернулись, а по что - не добьёшься. Неужто из-за Игоря?..
– Может и так, княже.
Заслышав хриплый голос Вышаты, Мал едва не вздрогнул. Молчалив был старый гридень, что повсюду тенью следовал за князем. И, не только от угрюмого своего норова. Отроком ещё, ходил он на хазар, и в том походе вражья сабля едва не отсекла ему голову. Вышата выжил лишь милостью Богов, но с той поры речь давалась ему с трудом. С таким трудом, что побелевший уже рубец на шее всякий раз багровел от натуги. Так что, в иной день и двух слов с него было не вытянуть, а тут вдруг разговорился. Да, ещё и сам, без спроса. Чудно.
– Ты что же, никак думы мои зришь, будто ведун?
Князь неспешно обернулся, стремясь ничем не выдать удивления.
– Не мудрёно ведовство, коли ты о своих думах в голос вещаешь,-прохрипел в ответ воин.
Во тьме лица не разглядеть, однако Малу почудилось, будто гридень[17] ухмыльнулся в седые усы. Что Вышата посмеётся - не беда, ему и не такое дозволено, а вот заговаривать вслух о сокровенном, самому того не помня, только вещунам ладно, князю же никак негоже. Досадно, но уж коль старый молчун речи вдруг завёл, как такой случай упустить.
– Ну, и много ли слыхал?
Вышата пожал плечами.
– А, сколь ты сказал, столь я и услыхал.
Ага. Вот и поговори, поди, со старым упрямцем.
– Ладно,-князь решил подступиться с другого боку.-Ежели так, то не подскажешь ли чего. Когда я давеча старшую дружину на совет собирал, ты молчал, как налим. Теперь хоть чего присоветуй.
– И, присоветую! Присоветую тебе, княже, от бойницы-то отойти. Бронь опять не надел! Никак в толк не возьму, то ли неразумен ты, будто дитя малое, то ли смерти ищешь. Гляди - найдёшь! То-то Ольга порадуется.
Мал махнул рукой, но от бойницы отошёл, всё же. Бронь он и впрямь не любил, не то что Вышата - он, кажись, и во сне кольчугу не снимает.
– Как Боги судят, так и станет,-молвил князь.-А, Ольге радости не много, ежели я от меча, либо стрелы паду. Ей меня живьём взять мечтается, смерти лютой предать. Вот где волчице радость!
Вышата ничего не ответил - зашёлся в надсадном кашле. Тяжко дались ему речи. Видя такое дело, Мал решил более верного друга расспросами не донимать.
– Светает уж скоро. Пойдём-ка в терем.