Иду на вы
Шрифт:
Право её и волю все кто рядом был скоро признали. Княжий воевода Свенальд навряд ли признал, но волчьим своим чутьём почуял скорее прочих.
Ну, а Мал, раз увидав молодую княгиню, уж не желал глядеть ни на жен спелых, как сладкая ягода в Липеце[26], ни на дев, юных да свежих, будто в Цветене[27] листва. Одним взором, да парою слов заворожила его Ольга. Ослепила, яркая словно снег, что блестит под лучами Ярилы[28]. Да, такая же холодная. А, ослепнув, за тем блеском стылого холода древлянский князь и не разглядел.
Мал и прежде с трудом себя смирял, ныне же вовсе не мог оставаться более лишь киевским данником. Подле Ольги
Вот только, чего более было в мечтах древлянского вождя - стремления укрепить родное племя, либо желания обладать Ольгой? Любою ценой обладать, хоть бы и ценой того племени. Мал всем окрест и себе самому вменял, что радеет лишь за люди своя. Как же иначе! Ведь не сердце слушает князь, но разум. Потому-то, что люба ему киевская владычица, так люба, что без неё белый свет стылым порубом кажется, Мал и себе не смел сознаться.
То же и с Игорем. Не вечен Рюриков сын, стар уже, чего торопиться, подождать - сам преставится. Ан нет, как ни гнал мыслишку, что покуда ждёшь смерти Старого, сам того и гляди состаришься, та подлая, всё одно так и вертелась. Хоть бы уж на охоте по дряхлости шею себе свернул, так он и на охоту-то давно не ездил. Сколь времени носа из Киева не казал, а тут на тебе - пошёл с дружиною полюдье[29] с древлян брать!
Да, как брал! Сильничал, беззакония творил, лютовал без меры. Древляне зубами скрипели. Взгляды бросали, что стрелы калёные, но стерпели, дань поднесли. И Мал тогда стерпел, хоть и поныне не ведал как смог.
Ушёл Игорь, оставив за собою плачь, да лютую ненависть. И, что же, с полпути вернулся - не насытился допреж взятым! А, дружину-то с обозом в Киев отпустил, обратно лишь с ближними гриднями пошёл. Зачем?! Неужто на старости ума лишился? Будто сам смерти себе искал.
Тут уж древляне не роптали, за топоры взялись. В племени всяк муж - воин. Но, Мал всех опередил - с верховой сотней перехватил Игоря. Гридней его кого посекли, кого постреляли, самого же взяли в полон.
Племя смерти Игоря требовало. Все, и охотники, и смерды, и огнищане, и старейшины. Со своим полоном князь волен был по своему поступать, однако людей послушал. Те люди его же ныне и винят.
А, может и верно. Ведь мог тогда оставить Старого заложенным пленником. От живого его больше бы пользы выгадал. Тут впору свою волю Киеву навязать, да и полюдье вернуть, а Игоря держать, меж тем, в порубе[30] хоть до самой его смерти. Но, то ежели разумом мыслить, а Мал кажись и вовсе ни чем не мыслил. Под спудом одно желание - убрать помеху что меж ним да Ольгой, что на пути его к стольному Киеву, вырвать занозу, хоть бы и с мясом.
Так и случилось, что отдал древлянский князь Игоря соплеменникам на расправу. Погибель того лютой была. Озлившись за весь чинимый Киевом урон да позор, порвали Игоря древляне, растянув меж двух берёз. И, не уразумел тогда Мал, что с разбросанным по ветвям нутром Игоря, разлетелись и его чаяния. Утекли в землю вместе с рюриковой кровью.
Над мертвым
Мал такому ответу не подивился, знал, что киевляне кичливы без меры, а потому отрядил другое посольство. Месяц не минул, как сама Ольга с малой дружиной в древлянские земли пожаловала. Тут древляне принялись княжью свадьбу готовить, Ольга же говорит, мол прежде должно ей мужа помянуть, на могиле его тризну справить. Что ж, всё верно, негоже покойников обижать. Древляне Ольгу встретили, столы у кургана накрыли, угощения поставили, меда хмельные. Всё чин по чину. Сами с Ольгой да киевскими воями пировать сели, как по обычаю велено. А, Ольга что ж? Дождавшись, как захмелеют хозяева, велела... всех вырезать!
Киевские ратники резали не ждавших такого древлян, словно овец. А, как расправились, так с княгиней вместе на коней, да только их и видели.
После уж Малу донесли что с его посольствами в Киеве сталось - первых коварная нурманка живьём закопала, вторых живьём же пожгла.
Мал ходил чернее снежной тучи. Как поверишь, что его любая, его лада коварней осклизлой ехидны, кровожадней лютой волчицы? А, как не поверишь? Вон она, древлянская знать, посечённая лживыми ольгиными ратниками! Видать пошутили Боги, одарив ясным ликом навью-упыриху[31]. Иль кровь нурманская, поганая сказалась?..
Народ древлянский колобродил. Бабы причитали, мужи вострили топоры да рогатины. Младшие дружинники натирали до блеска кольчатые брони[32], а хлебнув браги, бахвалились друг перед дружкой молодецкой удалью. Юным, в радость мечами позвенеть. Старшие гридни хмуро глядели изподлобья. У этих души, как и тела покрыты шрамами, оттого о ратной славе им уже не мечтается, однако обиды прощать никто не мыслил, и первее всех сам князь. Но, он же и понимал, что собери в поход хоть всё племя, а Киева ему не обороть. Одно оставалось - у себя ждать киевлян и ратиться с ними под стенами своих городов. Старейшины племени, что случалось не часто, в этом были с князем заодно.
На совете со старшею дружиной порешили собрать ополчение, с коим сесть в Искоростени и прочих больших градах. Баб, детей да иной люд, к топору с рогатиной[33] негодный, увести из погостов в непролазные пущи. Там же оставить малые ватаги удальцов. В лесах древляне дома, а ворогу там - верная погибель. Опустевшие погосты пожечь, чтоб не только поживы, но и приюту киевлянам не осталось. Им хочешь ли, нет ли, а надобно будет везти из Киева обоз, какой лихим ватагам отбить - не мудрёное дело. Тем же ватагам непрестанно жалить вражью рать, чтоб из каждого леска стрелы ждали, чтоб по нужде под куст скопом не менее десятка ходили. К Искоростеню ворогам должно подойти усталыми да изголодавшими. Такого супротивника бить - не труд, а забава. Стольного града им приступом не взять, то и скудоумному ясно. Осадою они лишь сами себя измотают, а как соберутся обратно в Киев тут и ударить. Разметать киевские полки, оросить во славу Перуна, да на радость Пращурам древлянскую землю вражьей кровушкой.