Иду на вы
Шрифт:
– Так ведь был же у него кинжалец. Рукоять да ножны посеребрёны, самоцветами изукрашены. С таким и цесаревичу ходить - не зазорно.
Осмуд фыркнул, тряхнув усами.
– Цесаревичу Царьградскому может и не зазорно, да не Киевскому князю! Кинжалец... Железо мягкое, да не завострённое. Куда такой приспособишь? Вот разве, каменья повыковыривать, да бабам на бусы отдать. А, и сам кинжалец им же - тесто месить. С потешным клинком, окромя базилевса, токо скомороху ходить вместно, а воину такой носить, всё одно что с кобылой любиться - и срамно, и несподручно!
Чаруша, выглянув из завеса, что делил шатёр надвое, прыснула в ладошку
Чуть погодя, поставив Святослава на устланный коврами пол, молвила, возвращая ему нож:
– Ладно. Коль одарил, обратно уж не отымешь. У этого,-она пригладила сыну непослушные волосы.-Точно не отымешь. Но, ежели что, старый, с тебя спрошу.
– Ежели что,-отозвался Осмуд.-Я сам с себя так спрошу, как тебе и не придумать. Ведаешь ведь, что мне юный князь милее света белого.
– Ведаю,-согласилась княгиня.-Оттого и беззакония твои по сию пору терплю. Чаруша!-кликнула она за спину, не глядя.-Отведи-ка княжича. Умой да накорми, не то дядька его опять небось из дружинных котлов варёною рыбой потчивал. Божко, поди прочь. И, ты тоже ступай,-обратилась Ольга ко стражу.-Осмуд меня оборонит.
Гридень потоптался на месте, однако исполнять княжью волю не спешил. Глянул на Осмуда, и лишь увидав как тот едва заметно кивнул, вышел вместе с Божко.
Княгиня же, привстав развернула слегка стул, и рукою указала Осмуду на скамью - садись, мол. Воин хмыкнул, заприметив, что грека-то Ольга не погнала, но молча примостился рядом с монахом, перекинув ножны на левое колено, так чтоб во всякий миг легко обнажить клинок.
– Сказывают будто бы на поляне, той что за станом, ты Осмуд, ныне изрядно потешился,-молвила княгиня голосом столь медовым, что того и гляди увязнешь, как муха в патоке.
Воин воздел очи горе и тяжко вздохнул.
– Иной раз, княгиня, мнится мне, будто я не в ратном стане, а на бабьих посиделках.
– Отчего же мнится,-откликнулась Ольга.-Так оно и есть. Бабы соберутся о своём, о бабьем толковать. Вроде, мир да лад меж ними, глядь а уж и разор, и свара. И у вас то же. Хотя нет, не то же. Бабы друг дружку языками жалят, а вы всё более железом точёным. А ну,-и куда только девался мёд. Мечами голос зазвенел.-Отвечай, по что воеводина сына тщился погубить?!
– Да, не я желал ему гибели. То он за моим животом шёл.
Ольга устало прикрыла ладошкою очи.
– Сколь бы лет не прожил муж, а всё одно всяк, будто юнец неразумный.
Осмуд смолчал, княгиня же продолжала:
– За Ушой[54] Мал с дружиною мечи вострит. Древляне, что по лесам схоронились, того и гляди в спину язвить зачнут. Вы же всё норовите сами себя извести. Этак скоро и ворогам дел не останется. Ты разумеешь хоть каким бы лихом погибель Свенальдовича обернулась? Усобицей в войске!
Осмуд голову понурил. Права была княгиня, что тут ответишь.
– Отныне,-голос Ольги вновь налился силою-Всякие поединки железом в походе воспрещаю! Кулаками бейтеся, коли есть охота.
– А, поле[55] как же?
– И поле тож. Кому княжего суда не достаёт, пусть терпит до Киева и там уж богов в судьи призывает.
– Дружина заропщет,-покачал головою Осмуд.-И нурманы, и наши.
– Стерпят, небось. Волю мою сей день явят войску, но ты можешь от меня уже теперь говорить. Ныне же ступай, мне с Фомою потолковать потребно.
– Как велишь, княгиня.
Осмуд встал, и с поклоном покинул шатёр
– Ну, что скажешь?-вопросила Ольга, оставшись наедине с монахом.
– Скажу, владычица, что твоя мудрость достойна порфирогенетов[56]. Divide et impera - разделяй и властвуй! Мудро держать влиятельных подданных в неприязни друг к другу, дабы не смущать их умы возможностью союза против престола. Вдвойне разумно не допустить открытой распри между ними, дабы один не усилился низложив другого, но оба служили тебе.
– Полно, Фома,-махнула рукой Ольга.-Моя мудрость из твоих советов. Но, не лукаво ли то?
Монах со смирением согласно кивнул.
– И, вновь ты права, Сиятельная. Однако, невозможно одною мерой мерить подданных и правителя. Каждый из первых думает лишь о себе, второй же радеет за всех. Что для простых людей - грех, для правителя - благо. Оставь сомнения, ты поступаешь верно.
– Свенальд поддерживает меня, но Осмуд мыслит по иному. Он верен мне, а паче княжичу - лучшего пестуна Святославу не сыскать, однако деяния мои, особо же этот поход, ему не по нраву. А, ведь он люб ратникам. Смогу ли я ему довериться, коли настанет нужда?-княгиня пристрастно взглянула на монаха.-Разумеешь, о чём я?..
Фома сложив бережно книгу, пригладил бороду.
– Позволь мне поговорить с ним,-произнёс он, задумавшись.-Осмуд не глуп, я постараюсь разъяснить ему твою правду.
Ольга с сомнением покачала головой.
– Он не внемлет тебе, Фома. Видал ли ты меч? Вот такова и его Правда - пряма, крепка да востра. А, иной он знать не желает. Однако ж, попытайся. Вреда не станет.
Теперь и грек с поклоном поднялся.
ГЛАВА III
"Мьёльнир"[57] - схожий с молоточком оберег - носил на шее едва ли не всякий нурман. По обыкновению медный, либо бронзовый, а ежели кто побогаче, так и серебряный. Иное дело - удачливые ярлы да родовая знать. Эти отливали обереги из злата, а то и самоцветами украшали, носили же напоказ поверх одежд, чтоб та удача спиною не поворотилась. Злато оно, вестимо, к злату тянется.
Киевский воевода Свенальд удачей превосходил многих вольных хозяев далёких стылых фьордов. Богатством же мог поспорить с иным конунгом, что и казал во всякую пору обликом своим, да повадками.
У нурманских воев в обычае было в походе, иначе как за вёслами, бронь не сымать. Обычая того держались хоть простые ратники, хоть вожди. Но, не Свенальд, какой наперекор рядился, будто на княжий пир. Поверх синей, из царьградского шёлка, рубахи - алая накидка подбитая куницей, да схваченная у плеча золотою фибулой. Витые браслеты на запястьях тож из золота, а пряжка, как и хвост широкого кожаного пояса хоть и бронзовые, но покрыты позолотой. Из оружия - меч, с коим Свенальд ещё с юности управляться был умелец. Клинок, правда не для красы, но для брани, а потому, на вид невзрачный. Лишь знающий толк скажет - немалой цены оружие. Зато уж, ножны убраны столь богато, что поговаривали, будто в уплату за них пошёл целый драккар. Может и привирали, но правда, что препоясаться этакими ножнами было б не зазорно хоть великому конунгу франков, хоть хазарскому кагану, а хоть бы и царьградскому базилевсу.